Шрифт:
Глава 1
Четыре пусты бутылки. Четыре пустые литровые бутылки. И как в него столько влезает? И как моя мама, женщина с высшим медицинским образованием, шесть раз выходившая замуж, терпит его? Я его не терплю, а она может. Мой отец, третий мамин муж, никогда не позволял себе такого. Наверное, поэтому они и прожили шестнадцать лет. И прожили бы ещё, если бы папа не умер от передозировки анальгетиками, которые он пил, чтобы заглушить боль от отрезанных ступней. Пять лет назад, спеша с ночной смены, чтобы успеть поздравить первым меня с шестнадцатилетнием первым, он попал под машину. Не всем телом. То шевроле проехало ему по ногам, и ступни пришлось ампутировать. Два месяца он мучился, но однажды просто заглотил двадцать или тридцать таблеток, от которых его сердце перестало биться. В тот момент, когда я нашла его, лежащего на полу в пене и с синюшным лицом, и моё сердце перестало биться. На мгновение. Но это мгновение оставило большой шрам. Никто не любил меня, так как он. Единственный, кто мог вечером прийти
– А пойдём завтра в аквапарк!
– Пап, у меня школа. Мама не разрешит мне пропустить.
– Зато отец тебе разрешает. Я позвоню в школу, скажу, что ты плохо чувствуешь себя.
– Папа. Ты лучший на Земле.
Папа был действительно лучшим.
И останется им навсегда. Хотя для мамы все её шесть мужей были идеалами. Богоподобными существами. Такими, что с медицинской точки она не могла объяснить их сексуальность и притяжение. И каждый был лучше прежнего. Она родила меня в двадцать четыре, и до этого момента дважды уже была замужем. Прожила с отцом шестнадцать лет, и только схоронила его, как вышла замуж снова. За гробовщика. Того самого, который опускал гроб моего отца. Не прошло и сорок дней с его смерти, а мы уже отмечали мамину четвёртую свадьбу. Они отмечали. Я горевала. Конечно, я поздравила их, и даже на общем фото оказалось моё опухшее от слёз лицо. Но я искренне не понимала маму. Через четыре месяца они развелись. Мама долго не могла оправиться от развода, и целых четыре года жила одна. Год назад она снова вышла замуж, за своего гинеколога, который диагностировали ей менопаузу. Через две недели она, оскорбленная тем, что «он видел всё, и нового с ней не испытает», она бросила его, принеся вещи ему в кабинет без всякого предупреждения. И вот, Олег. Дядя Олег. Он всегда был для меня "дядя Олег". Он жил по соседству с моей бабушкой, в деревне. Но, вдруг, в сорок пять ему приспичило переехать в Санкт-Петербург. Он продал родительский дом в деревне, и со своими тремя сотнями тысяч приехал в Питер. За неделю промотал, и не знал куда идти. Он пришёл к нам. Сначала он помогал нам по дому. Мама платила ему за это. А потом он предложил ей. И она согласилась. Хотя, я видела, как она восхищенно наблюдает за ним, когда он моет посуду. Она отрывалась от своего медицинского веб-журнала, и со страстью провожала каждую тарелку в его руках. Сперва, он мыл посуду каждый день. Каждый день убирал за нами, и даже с утра кричал, чтобы я не убирала комнату, а занималась своими делами. Своих дел у меня было не много. Я бы и сама со всем справилась, но он был очень настойчив, и я жалела его. С каждым месяцем он становился всё ленивее. И вот, через двенадцать месяцев, то есть вчера, я нашла четыре пустых бутылки под их с мамой кроватью. Да, она терпела его. Но я не могла. Он настолько стал ленивым, что не мог сходить в санузел, и делал свои дела на ковёр, который я каждый день оттирала. Но не в этот раз. Хватит с меня его дерьма. С самого утра, после того как мама ушла на работу, я закрылась в ванной. С телефоном, «Джен Эйр», чайником с чашкой и пачкой кофе, и с пачкой сигарет. Новый BOND с капсулой. Я должна его попробовать. Хоть я и курила обычно самые дешёвые сигареты, на Бонд я откладывала с той сдачи, что мне давали в магазинах, которые я посещала со списком от мамы. Бонд с капсулой. Освежает рот и приятно пахнет. Хотя вонь с комнаты маминого мужа он не перебьет.
– Мелкая сучка, ты забыла? Убери тут, и ещё пива принеси.
Вот, этот урод проснулся. Я забыла наушники в комнате. Чёрт. Только не это. Ладно, сегодня проживу без музыки. Хотя, иногда мне кажется, что лишь музыка заставляет меня ещё дышать. Только ради того, чтобы услышать маму монстров, и в ожидании её новых песен, я живу. Как она красива. Её фото есть у меня в телефоне. Хотела бы я быть такой, как она. Нет, не мега звездой, которую узнают даже в общественных туалетах самого мелкого американского городка. Нет. Независимой, беспринципной. Бесстрашной. Вот бы и мне не бояться жить, так, как хочу. Не бояться выглядеть так, как другие и не смели. Да, за свои двадцать один я так и не стала такой же. Я с каждым годом, месяцем, днём становлюсь только слабее. Началось это, когда мне было девять. Я была у бабушки. Когда я возвращалась домой со встречи с деревенскими друзьями, я встретила её. Марию. Старую, изношенную бабку, которая прокурила свои лёгкие и пропила свою печень, что отразилось на её лице. Она появилась неожиданно, в тот момент, когда я спешила домой и думала о том, как вырасту и выйду замуж за Артёма, потому что он тоже любит вишневое мороженое, и тоже терпеть не может пломбир. Она выскочила на дорогу, и засмеялась своим беззубым ртом, попутно кашляя и отхаркивая слизь из горла.
– Господи! Мамочки!
– Господи? Ты веришь в Бога, глупенькая? Его же нет. Не существует.
– Как это не существует? С кем же люди говорят, когда приходят в церковь? Кого же они просят помочь?
– Его нет, и точка. Эти люди-сумасбродные ублюдки, бьющиеся лбом об пол, говорят о святости и безгрешности, а сами только и мечтают, как выйдут из церкви и нальют себе водки, или о том, как ночью они будут развлекаться с чужими мужьями и жёнами. Думаешь эти священники безгрешны? Они же первые грешники на Земле. Потому что обманывают людей своей болтовней о Боге, да ещё и обирают людей, бездумно верящим им, продавая свечки и крестики, якобы освещенные какой-то святой водой. Думаешь они не так похотливы, как все мы? Их секс-фантазии ещё более извращенные чем наши, якобы обычных людей. А всё почему? Потому, что запретный плод сладкий. Чем больше они клянутся и говорят "нет", тем больше им этого хочется. Бога нет. Иначе, он бы не позволил всему этому происходить.
– Ева!
Мама позвала меня, но я остолбенела. Как это, нет Бога?
– Ева…Тебя ещё и зовут, как ту шлюху из Рая.
Она такая язвительная, эта Мария.
– Что эта женщина говорила тебе? Ну, в любом случае, не слушай её. Она просто не состоявшийся человек. Всё, что она говорит, сплошная глупость. Слушай только родных, и всё будет хорошо.
Я слушала маму, но не могла успокоиться. Бога нет? Как так? С кем же я тогда разговаривают перед сном, прося здоровья маме и папе? Его нет. Я забежала на чердак и заплакала.
– Раз тебя нет, кому мне верить? Что мне делать, кто же поможет моим маме и папе быть всегда здоровыми?
И тогда это случилось впервые. Я смотрела на себя в большое старое закоптевшее зеркало. Вокруг меня было много старинных вещей, переправлены пылиться на чердак, после того, как бабушка сделала ремонт на мамины с папой деньги, и обставила дом исключительно новой мебелью. Я смотрела в это зеркало, на своё красное лицо. Я была вся мокрая, от слёз и слюней, что пузырились изо рта и из носа. Я не могла поверить в то, что сказала мне эта старуха. Я подошла к зеркалу и со всей силы ударилась о него головой. Кровь потекла по лицу, но меня не испугало это. Я стала доставать осколки из трещин на зеркале, и сжимала их в руках. Кровь теперь текла и по рукам. Я кричала, плакала, из носа летели пузыри. Мама забежала, когда услышала грохот и мой плач. Через два часа я уже сидела с бабушкой на кровати, с зашитыми руками. Меня напоили какой-то редкостной дрянью, от которой у меня свело лицо. Это сейчас я знаю, что это был лишь корвалол. И это сейчас я знаю, что Мария-женщина, семнадцать лет боровшаяся за возможность родить ребёнка. Три года она ездила из города в город, к разным врачам. Тратила кучу денег на обследования и лекарства. И ещё четырнадцать лет она ездила во все точки мира, в самые главные православные храмы. Она молилась сотням икон, просила помощи, но Бог, вместо того, чтобы подарить ей ребёнка, отнял у неё любимого мужа. Мужа, который сопровождал её везде. Всегда был рядом с ней, и молился вместе с ней. Он не вернулся из Киева, вернулась только она. Мне не рассказывали, в какой храм они ездили, зачем и что случилось с ним там. Этого не знал никто. Я лишь знаю, что он не вернулся. Может, его там убили, может сердце его не выдержало, может он сам совершил деяние над собой, я не знаю. Я знаю только, что он не вернулся из Киева. Вернулась только она. И с тех пор она не верит в Бога.
«Столько, сколько хватит на лечение». Папа тогда позвал меня в аквапарк. И я действительно пропустила в школу. Нужно было готовиться к экзаменам, потому что год этот подходил к концу. Но я гуляла по аквапарку. С папой. Мама была рассержена, когда мы вернулись домой. А через полгода было моё шестнадцатилетние. То самое, когда отец спешил с ночной смены. Начался учебный год, и в свой День рождения я должна была идти в школу. В свою новую школу. Я так не любила ходить в школу в День рождения. Ведь никто не поздравляли меня. Все только спрашивали, почему я пришла в белой блузке и юбке. Я отвечала, что хорошее настроение. И лишь ОН поздравляли меня, тайком. Идя на встречу, шептал, чтобы никто не услышал. Потому что знал, что я не хочу, чтобы кто-то об этом знал.
– Привет! С праздником.
– Доброе утро. Спасибо.
Вот такой был у нас диалог. Он любезно поздравляли меня, а я нюхала ускользающий шлейф его духов. Безумно сладких для мужских. Я могла бы вечно их нюхать. Но в тот день, пятого сентября, меня он не поздравил. Потому что он остался там, а я теперь здесь. В новой школе. Где я никого не знаю, и никто не знает меня. Он не поздравил меня в соц. сетях, потому что он не был у меня в друзьях в Вконтакте, хоть я и кидала ему заявку. Но в новой школе оказалось не так плохо, как я думала.
Тем более, что в старой меня ничто и никто не держал. Разве что Он. И то, только мыслями. Моими мыслями. Да и не он держал меня, а я держалась за него. Но в этот день, пятый день в новой школе, я не появилась на занятиях. С утра я ждала отца, но он не пришёл. И тогда мама позвонила мне с работы и обо всем рассказала. Он попал в больницу с раздробленными ступнями. Их отрезали сразу. Но отрезали плохо, и он мучился ещё долгих два месяца. Мама была постоянно на работе, а я не могла оставить отца одного. И первые два месяца в новой школе я пропустила. Меня поняли, но только тогда, когда узнали, что папа умер.
Папочка. Его синее опухшее лицо я помню и сейчас. Через пять лет ничего не изменилось. С утра, второго ноября я нашла его на полу.
А всего лишь день назад он уговаривал меня пойти в школу.
– Ты уже итак много пропустила. Я справлюсь сам, только оставь мне поесть.
Но я то знала, как ему тяжело. Если бы не было тяжело, он не просыпался бы в четыре утра от боли, и не кричал бы. И не закидывал бы в себя по шесть таблеток, и не делал бы по три укола за раз. Но я согласилась. Решила, что пропускать так много и правда не стоит.