13 с половиной… История первой встречи.
Шрифт:
– А ты кто? В смысле, ты учишься?
– Студент.
А-а, наш Горный, - тогда ещё просто институт, но и тогда уже крупнейший в стране, - за углом, на пл.Ленина, - ясно. Он оттуда. А интересно…
– Да? Клёво. Я в седьмом… труды отменили, прикинь… Меня Илья зовут…
– Дим… Митя. Дома меня Митей зовут…
– Да? Митя… А меня…
– Погоди, Илья, я снег с куртки тебе отряхну… Да не крутись ты…
– Угу… вот, а меня ещё Женька, гад, - брат это мой, - Занозой называет, - и батя даже, иногда… когда достану его. А мама, - нет.
– Ну, это понятно… А почему «Заноза»?
– А вот спроси его! Говорю же, - гад. Ну, нет, - так-то он ничо, мы с ним нормально, он классный у меня, Мить, и тоже, в Горном. На 4-м курсе уже, на технологическом…
– Нет… Наверно, нет. Я на 2-м, с металлургического… Герасимов, - это твоя фамилия?
– Ну. А я…
– Что?
И вот, господа мои, я рассказал Митьке, что хочу быть археологом, что занимаюсь боксом, - он удивился!
– не поверил!
– я разозлился!
– тут же!
– хм, меня ведь и за это ещё брат Занозой прозвал, моментально я впивался!
– и:
– Вот в челюсть зах@ячу прямой щас! Большой, думаешь? Или в печень крюк повешу, - сразу поверишь! У Джиганшина занимаюсь, - в натуре говорю!
– Да верю, верю! Надо же, - точно, Заноза…
– Так. Апперкот, значит…
– Ой, боюсь, боюсь…
И мы снова в сугробе … Да. И клянусь Вам, господа, что это всё до последнего слова, правда! В смысле, почти дословно я передаю эти разговоры, - запомнились. И ничего, кстати, удивительного…
А ещё я сейчас очень доволен, что не рассказал Митьке сразу же про своих родителей, - про отца, точнее, - ведь могло сразу же всё закончится, и не начавшись. А всё дело в том, что мой отец, Илья Григорьевич, - он умер в 84-м, от рака, мне 18 уже (ещё) было, - он работал в уголовке. Следаком. Тогда капитан, ушёл майором, начальником отдела, - известный был в городе человек, - и я не рассказал, прикиньте! Этот восклицательный знак потому, что я обычно сразу про отца рассказывал, - гордился?
– и посейчас горжусь!
– но не в этом дело, - просто мы с отцом были ДРУЗЬЯ, - вот точь-в-точь, как иногда герои в моих рассказах и повестях, - но ведь не каждому расскажешь, - да и как рассказать об этом, чтобы понятно было?
– а похвастать, ой, как охота всегда было!
– вот я и говорил сразу, кто мой отец… Сейчас вырос, и научился рассказывать так, как надо, - и рассказываю, но мне сейчас 41 год, а тогда было тринадцать с половиной, - «почти четырнадцать»!
– так я говорил…
Но вот Митьке я не сказал, что мой батя мент, и довольно важный в городе мент, - и сейчас я доволен, хоть и не знаю, почему я не рассказал. Когда Митька узнал это, - через три дня дело было, - хм, видели бы Вы его лицо!
– понимаете, да?
– но Митька тогда уже пропал, я занозой сидел у него в сердце, - я ж умею!
– и… И всё, Митька не отступил. Хм, а батю моего он всегда… не опасался даже, а именно побаивался. И правильно делал, кстати! Я как что, сразу же: - папе скажу, он те, заразе, рога отшибёт! Скотина я, конечно, тогда был... Но скотиной я был совершенно неотразимой, - бедный, бедный Митька… Батя к нему, в отличие от моего брата, относился очень даже хорошо, - потом расскажу.
А через неделю я к нему в трусы залез. Я сам, первый, - потому что не реши я тогда быть первым, то очень даже может быть, что ничего бы и не было…
Итак, я к нему, к Мите, первый в трусы залез. Да-да, не боясь показаться испорченным донельзя с детства, повторяю: - именно я, а не наоборот, первый залез к Митьке в трусы! Сам бы он так и не решился, и не то, чтобы он боялся моего бати, - ну, это-то тоже, - но тут много ещё чего было, что мешало ему быть со мной первым, вообще, посмелее быть со мной… Много: - его стеснительность, необычная даже тогда для 19-летнего парня; его нежелание меня хоть как-то, не то, чтобы напугать, - обидеть и расстроить даже! Порядочность, - вот что это. НО!!! Да, разумеется, это качество из важнейших и наилучших, как сказали бы в Риме, - но… не в нашем же с ним случае! Не со мной! И ни черта бы и не было у нас, - главного не случилось бы в моей, да и в его жизни!
– не залезь я ему в трусы сам, первым.
А как мне хотелось! Уже через неделю мне этого захотелось, - представьте
– «не то, чтобы», - так вот, главным образом мне хотелось к нему в трусы, и дальше, до конца, потому… потому что я хотел так заявить на него свои права! Я не жадный, и не собственник, - но именно тогда, с Митькой, я таким и был. Ведь первый же раз! Пусть тогда этот суперклассный парень совсем моим будет, по-настоящему чтобы, совсем-совсем моим! И чтобы уж никуда от меня… Чтобы принадлежал мне. Чтобы у меня был свой, собственный «Митька», - и именно такой вот, конкретный Митька Берг, - такой вот, - умный, красивый, - и главное, - любящий меня до потери вразумительной речи! Краснеющий, стоило только нам с ним начать бороться, или нечаянно, - хм, «нечаянно», как же!
– задевшего меня… за что либо. За попку, за бедро… ну. И там. Ха, - «там»! Митька, когда мне «случайно» рукой по члену проводил, - да какой там ещё тогда и «член»-то!
– он чуть чувств не лишался, но успевал, разумеется, убрать руку быстрее, - дурачок 19-летний, - чем у меня, соответственно, успевал встать! А вставал. Нормально так вставал, не хуже, чем по утрам… м-м, и в душе, тоже… и тут вставал, в трусах… Бль… какая-то «Поэма о трусах» у меня тут получается! Ну, ничего, попозже будет и о плавках…
Итак, трусы. То, что Митька хочет мне залезть в трусы, - кстати, тогда я белые предпочитал, хоть и достать их было непросто, - сейчас-то похрену как-то… - так вот, то, что он мне до судорог, до головной боли, до ломоты в висках хочет в них залезть, - это я распрекрасно понимал. И принимал, кстати, как должное! А чо тут не понять-то? Тоже мне, тайны Мироздания, - пусть над этим… хи-хи, астрофизики там, хи-хи, головы ломают, - а я, в «почти четырнадцать» распрекрасно всё насчёт Митьки понял, - и повторю, главное, - принял!
По-онял… Боролись когда мы с ним, и побеждал когда я его, - а побеждал я Митьку почти всегда!
– это ж Митька был, - и понимал, когда усаживался ему на грудь, и смотрел, улыбаясь до ушей, - но победительно смотрел в его синющие глазищи, и сам при этом плавился и оплавлялся от неведомого ни с кем до того, - даже с Вовкой Р-вым счастья… А этот: - глазищами своими, тёмно-синими, - ХЛОП-ХЛОП…
Всё я про него понимал, и про себя, - И! НИКАКИХ! У меня. По этому поводу комплексов. Никогда. Да. И у меня, сидящего, на поверженном мною, - во всех смыслах, - Митьке, тут же возникал… стоячок! Господа мли, вот уверен я, что тут уж Митька его, этот мой, небольшой, в общем-то по размеру, - а так-то!
– скала! – «стоячок» мой чувствовал… И это его пугало очень! Хм, говорю же, - дурачок синеглазый… Мда, кстати, а у меня и сейчас не слишком большой, скромный даже, сантиметров 15-16, не больше… Да-а…
Ну, вот, - через неделю после нашего кино-знакомства я уже был у него дома своим, можно сказать, да и он у меня уже начал осваиваться помалу… Но это после огромной с моей стороны подготовительной с ним работы, типа где-то так эта работа велась:
– Бля! Дождёшься, в печень дам! Скоко можно, - «стесняюсь»!
– пошли, сказал, ко мне, я про тебя бате рассказал, ждёт он… Чо? Ну, и пошёл тогда наххх… гад синеглазый! Подумаешь, у меня у самого зелёные глаза, ещё реже такие… А вот то говорю, что если ты вот сёдня со мной щас вот к нам не пойдёшь, то…
И так далее, не дословно, но очень близко, - так вот, после этой «подготовительной беседы» Митька познакомился и с моими, и всем понравился, кроме Женьки моего, - тот ревновал, скажу лишь это, ревновал, по-братски, - а больше я про это ничего говорить не хочу, ведь так они, Женька и Митька, и не сошлись, - грустно мне об этом говорить… Ну, и я. Тоже у него всем понравился, - а всех у него было: 1 -мама, 2 - папа, 3 - бабушка. Более русской бабки я не знал в жизни, чем мама папы моего Митьки, - Ольга Эриховна Берг, не помню как урождённая, но девичья фамилия её тоже была немецкой… Пирожки с картошкой, знаете, какие делала бабушка Оля? М-м, песня! Секреты двух наций и не знаю скольких поколений!