1612. Рождение Великой России
Шрифт:
Народ в песнях описал тот смертный пир по-разному. Одни люди, собираясь долгими зимними вечерами у огня, пели, что злые бояре «поддёрнули зелья лютого, подсыпали в стакан в мёды сладкие». И дали тот стакан крестовой куме Екатерине Шуйской. Другие сказители сказывали, что сама кума:
Наливала чару зелена вина, Подсыпала в чару зелья лютого, Подносила чару куму крестовому. А князь от вина отказывался; Он сам не пил, а куму почтил. Думал князь — онаВ старину женщины на пиру за столом не сидели. Хозяин приглашал хозяйку и своих дочерей в палату к дорогим гостям, чтобы те почтили самого дорогого гостя, выпили с ним и поцеловались. Пить женщина не должна была в открытую. Кума, но обычаю, прикрыла лицо широким рукавом парадной одежды, ферязи или опашня. В этот-то рукав боярыня и вылила отравленное вино, когда Михаил Васильевич, не выпив, вернул чару ей.
Но совсем отказаться выпить из рук кумы князь не мог. В песнях народ рассказывал, почему.
Дьявольским омрачением злодейница та, кума подкрестная, Подносила чару пития куму подкрестному И била челом — здоровала с крестником Алексеем Ивановичем.Не мог Михаил Васильевич отказаться выпить за здравие крестного. Он отказался от вина — дескать, не пью, — так кума тут же налила ему отравленного мёда:
Брала она стакан мёду сладкого, Подсыпала в стакан зелья лютого, Подносила куму крестовому. От мёду князь не отказывается, Выпивает стакан мёду сладкого. Как его тут резвы ноженьки подломились, Его белые рученьки опустились. А уж как брали его тут слуги верные, Подхватили под белы рученьки, Увозили князя к себе домой.Покинуть пир до его окончания было большим нарушением обычая. Во всех песнях и сказаниях говорится, что «не дотировал Михаил Васильевич пира почестного и поехал к своей матушке княгине Елене Петровне». Мама очень удивилась этому, кинулась сына расспрашивать, не обидели ли его. Князь с трудом стоял на ногах, лицо его горело, очи помутились. «Дитя ты моё, чадо милое! — воскликнула его матушка, — Сколько ты по пирам не езжал, а таков ещё пьян не бывал!»
Ой ты гой еси, матушка моя родимая! —отвечал Михаил Васильевич. —
Сколько я по пирам не езжал, А таков ещё пьян не бывал. Съела меня кума крестовая, Дочь Малюты Скуратова!Боярин упал на своё ложе. Внутренности его люто терзались, сердце заходилось. Он стал метаться в тоске, биться и стонать. Закричал, призывая отца духовного. Видя, что князь отравлен, зарыдали его жена и мать, за ними весь двор переполнился слезами и горестными криками. Делагарди поспешил к другу и привел к нему всех армейских докторов. Их усилия были напрасны: « Со двора доктора немецкие от князя шли, плача, как о государе своем». Михаил Васильевич исповедовался, принял причастие и умер к всенощной 23 апреля 1610 г., когда
При восходе солнца, когда весть разнеслась по Москве, плакало уже всё Московское государство. «Отшед от сего света, преставился князь Михаил Васильевич!» — объявляли в каждом храме. Войска, народ, даже матери с младенцами на руках стекались со слезами к боярскому двору. Толпа расступалась, пропуская на двор воевод, дворян и детей боярских, сотников и атаманов. Каждый со стенаниями припадал к одру почившего князя.
«О, господин и государь наш! — причитали храбрые воины и воеводы. — Отошёл от света сего, возлюбил ты небесному Царю воинствовать, а нас на кого оставил? И кто у нас грозно, предивно и храбро полки построит? И кому нас оставил служить, и у кого нам жалованья просить, и за кем нам радостно и весело на врагов ехать в сражении?
Ты не только, государь наш, подвигом своим врагов устрашал, — говорили дворяне и воеводы, — но и мыслью помыслишь на польских и литовских людей — и они от мысли твоей дальше бегут и страхом объемлются.
А ныне мы,- причитали воины,- как скоты бессловесные, овцы, не имеющие крепкого пастыря. У тебя, государя, в полках войска нашего и без казни страшно и грозно, а все радостны и веселы. И как ты, государь наш, в полках у нас поедешь, и мы, как на небесное солнце, на тебя насмотреться не можем!»
Воины горько плакали над тем, что потеряли. А ко двору Скопина-Шуйского всё шли и шли сановники, шли нищие и убогие вдовы, слепые и хромые, все со слезами и горьким воплем. Проститься с телом пришёл царь Василий с братьями, с ним патриарх Гермоген и весь Освященный собор.
Московские сановники не хотели пускать к телу Якова Понтусовича Делагарди, дескать, он не православный. Генерал страшно на них закричал: «Как меня не пустите своими очами видеть государя, кормильца моего?! Что это такое деется!» Его пустили проститься. Со двора Делагарди вышел, захлебываясь от слёз. «Московские люди, — кричал он, — не только на вашей Руси, но и в моей Немецкой земле никакой король не будет таким государем мне!»
По всей Москве искали, сняв с тела мерку, дубовую колоду, чтобы сделать князю, по обычаю, цельный гроб. Нигде не нашли колоды столь огромного размера. Думали сделать гроб каменный, но не нашли и камня столь великого. Тогда мастера собрали гроб из нескольких колод. В нём и понесли тело в Чудов монастырь в Кремле, чтобы оставить там до времени, когда можно будет отвезти прах князя в семейный склеп в Суздале.
С трудом воины несли по улицам огромный гроб. Всё войско пело надгробные песни. Огромная толпа вдов, сестёр и дочерей воинов, погибших в боях, окружала мать и жену Скопина-Шуйского. Их вели под руки — они то и дело теряли сознание от горя.
Когда пронеслась весть, куда несут гроб, народ заволновался. Сначала несколько человек, а потом все едиными устами закричали: «Подобает такого мужа, воина, воеводу и победителя в соборной церкви у Архангела Михаила положить. И гробницу его причесть к гробам царей и великих князей!»
«Достойно и праведно так сотворить», — отвечал народу царь Василий. Гробница князя была устроена в Архангельском соборе — усыпальнице московских великих князей и царей. Отпевал воеводу в Успенском соборе патриарх Гермоген. Святейший не знал, что и ему доведётся погибнуть по воле злых бояр. Он скорбел, предвидя новое море бед, в которые со смертью Скопина погрузится Россия.