1612. «Вставайте, люди Русские!»
Шрифт:
Шейн едва не рассмеялся, вдруг, самым нелепым образом, представив себе такую возможность, но тотчас устыдился, украдкой осенил себя крестом и ответил товарищу с легким укором в голосе:
— Если б я тебе такое сказал, ты имел бы право послать меня куда подальше… С безумцем добра не жди. Обратно мы пойдем тоже через Тайничную башню. Уберем караульных внизу, взойдем на башню, убьем тех, что сверху, если и там будет караул, и спустимся по веревке. Веревку я приготовил. Само собой, одному из нас нужно будет спустить на себе Владыку. Думаю, и тебе,
— Не сомневайся! — заверил немец. — Ну что же, все довольно просто. Главное, раньше времени не дать себя подстрелить, а нам к этой мелочи не привыкать. А одеться нам, как я понимаю, нужно будет в польские тряпки.
Михаил кивнул:
— Без этого не обойтись. Но с этим сложностей не будет. У тебя есть польское облачение, мне сегодня его должны принести — матушка обещала достать. И мы с тобой будем оба немецкие наемники у ляхов.
Хельмут вдруг нахмурился.
— Алёна… Боярыня, твоя матушка, она все знает? И про то, как ты собираешься проникнуть в Кремль? — тревожно спросил он.
— Знает, само собой, — ответил Михаил. — Я доверяю ей, как самому себе.
— Не в этом дело! — уже с едва скрываемым гневом воскликнул немец.
— А в чем? Объясни.
Выразительное лицо Хельмута на миг потемнело, затем он внезапно засмеялся и хлопнул товарища по спине.
— А, Михайло! Я все время забываю, что ты совсем еще молодой. А может, и я был бы таким, будь жива моя мать. Но если бы ты видел ее глаза там, на Смоленской дороге, когда вас задержал польский разъезд…
— Я был без памяти…
— Ну да. А я вот видел. И мне бы не хотелось, чтобы она снова так же боялась и мучилась.
Шнелль ждал вспышки, обиды, но Михаил остался спокоен.
— Она тебе нравится? — просто спросил он.
И получил столь же простой ответ:
— Нравится. И, как это ни странно, нравится больше, чем до сих пор нравились все женщины, которых я встречал. Но, наверное, это глупо. Тем более глупо, — добавил Хельмут уже почти весело, — что нам предстоит слишком важное дело, чтобы перед ним думать о чем бы то ни было другом. Я не говорил тебе этого. Забудь.
С этими словами немец ускорил шаги и принялся на ходу насвистывать, всем видом показывая, как он поглощен мыслями о грядущей ночи.
Меж тем, короткий зимний день клонился к закату. Тени двоих идущих рядом мужчин удлинились, вытянулись и тоже словно бы заспешили, скользя по жердям высоких заборов и опаленным пожарами стенам теремов.
С колоколен московских храмов снова сорвался, разливаясь и ширясь, певучий звон колоколов.
Часть III
ПАТРИАРХ
Глава 1. Божий Промысел
Сквозь
Рядом, прямо у самых копыт, то чуть отставая, то обгоняя коня, будто лунный призрак, несется громадный волк. В свете луны он стал совсем белым, совсем нереальным.
Но еще нереальнее облик всадника. Шапка сдвинута на затылок, светлые косы бьются то по спине, то по груди, заиндевелая юбка встала пузырем позади, открыв полуприкрытые рубашкой голые колени. Лицо, вскинутое навстречу режущему щеки пронзительному ветру, исполнено то ли отчаяния, то ли сумасшедшей надежды. И жемчужные нити слез замерзли на восково-белых щеках.
Всадник? Нет, всадница. Куда же летят они среди ночи, по едва видимой, едва различимой снежной дороге? Втроем: женщина, конь и белый волк-призрак…
Вот впереди, среди вьюжной мглы, чуть-чуть проглянул розоватый отблеск. Рассвет пробивался, отнимая у долгой ночи узенькую полоску неба с восточной стороны.
Всадница всматривается, чуть-чуть придерживает коня, чтобы не так быстро мелькали перед нею густые вихри снега. И различает среди размытого марева рождающегося на востоке рассвета темную черту. Тогда она вновь посылает коня вперед, и за ними скачками устремляется белый зверь.
Спустя полчаса, миновав замерзшее озеро, они оказываются перед низкой аркой темных дощатых ворот.
Всадница соскакивает с седла, подбегает к воротам. Попытавшись взяться за бронзовое кольцо, понимает, что его не отделить от заиндевелых дубовых досок — примерзло! И тогда она просто что есть силы стучит в ворота кулаком.
Проходит довольно много времени, прежде чем там, за воротами, слышатся встревоженные голоса, потом скрип снега.
— Божией вам помощи! Кто ж это чуть свет?
Это произнес женский глухой голос, после чего тут же послышался короткий кашель.
— Матушка Калерия! Отвори! Это я — Василиса!
— Какая Василиса?
— Та, что из Москвы. Жила я у вас в обители. Матушке-игуменье донесите…
— Василиса?! — голос дрогнул. — Батюшки! Да мы ж и не знали, что думать!
В скважине заскрипел ключ, створка ворот с трудом поползла назад, сдвигая нападавший за ночь снег.
Широкий двор женского монастыря скупо освещал приделанный к одному из столбов далекого крыльца фонарь. Другой фонарь, тот, что держала, высоко подняв, немолодая, до глаз укутанная платком монахиня, отчаянно коптил, огонек его метался в стеклянном пузыре, все время норовя потухнуть.