1661
Шрифт:
Отталкивая ближнего локтями, каждый норовил вырваться из толчеи, протягивая руку с клочком бумаги, или четками, или медальоном в надежде, что Кольбер обратит на него внимание… Кольбер же с недобрым, презрительным видом взирал на толпу, от которой его ограждали трое лакеев, сдерживая натиск. Не обращая внимания на шум, Кольбер пытался разглядеть знакомые лица и среди них те, что могли ему скоро пригодиться.
— У меня грамота от самого кардинала! — вопил какой-то обливавшийся потом священник, потрясая пергаментом.
— Господин
— Мой сын…
— Посторонись!
Голоса слились в неописуемый гул, и тут острый взгляд Кольбера метнулся в другой конец комнаты. Жестом он указал стоявшим вдоль стен гвардейцам на трех дам, пытавшихся переступить порог передней. Негодование толпы возросло, когда гвардейцы начали оттеснять людей, освобождая проход новоприбывшим.
— По какому праву? — вознегодовал священник, пришедший хлопотать за самого себя.
— По праву родства, — пренебрежительно бросила Олимпия Манчини, откинув капюшон плаща.
Присмирев, просители перестали гомонить и сетовать и молча наблюдали, как три племянницы беспрепятственно прошли в заветную комнату. Вслед за ними захлопнулась дверь.
— Гортензия, Олимпия, Мария…
Кардинал, с влажными от слез глазами, протянул руки навстречу племянницам. Когда они подошли, он благословил их, перекрестив им лбы большим пальцем. Три девицы безмолвно преклонили колени у края его постели, а старик ласково гладил их склоненные головы, потом поднял их подбородки, чтобы последний раз «заглянуть в эти милые глаза».
— Мария, — простонал он, — как бы мне хотелось быть на твоей свадьбе и увидеть тебя в надежных руках достойного Колонны… Ах, голубки мои, как тяжело расставаться с теми, кого любишь… Вспоминайте чаще вашего старого дядюшку и помните: я хотел ближним моим только добра… Но почему вы молчите? — вдруг удивился умирающий.
Голос Олимпии, заговорившей первой, больше походил на лепет.
— Горе сомкнуло уста наши, дядюшка.
Мазарини отвел от племянниц взгляд, сдерживая слезы.
— И страх перед завтрашним днем, дядюшка. Кто защитит нас, кто обеспечит будущность нашу и семей наших, если вас не будет рядом? Вы были так добры, дядюшка… Кто без ваших щедрот даст будущее нашим детям, вашим отпрыскам?
Стоявший в стороне Кольбер стиснул зубы.
— Черт бы побрал вас с вашим отродьем! — процедил он сквозь плотно сжатые губы.
Между тем снаружи снова послышался громкий шум.
— Никакого почтения! — уже во всеуслышание заметил Кольбер, радуясь возможности перейти на менее скользкую тему и таким образом пресечь ухищрения старшей из племянниц.
— Что там такое, Кольбер? — пролепетал Мазарини, обратив усталый взгляд на своего наперсника.
— Несомненно, посетители, им не терпится засвидетельствовать свое почтение вашему высокопреосвященству, — ответил Кольбер, направляясь к двери.
Мазарини помрачнел.
— Пускай
Обращаясь к племянницам, кардинал сказал:
— Идите, голубки мои, и ничего не бойтесь. Я позаботился о том, чтобы ничто не омрачало ваше будущее. Кольбер тому свидетель.
Кольбер, держась за ручку двери, оглянулся и, не сказав ни слова, изобразил на лице улыбку в подтверждение слов кардинала.
Олимпия едва сдерживала гнев: она так и не успела попросить у дядюшки то, чего желала.
— Идите и не забывайте меня, — прошептал им напоследок Мазарини.
С улыбкой на губах Кольбер вернулся в опять опустевшую спальню.
— Шум больше не будет беспокоить ваше высокопреосвященство. Я велел выпроводить всех ходатаев, попросил их помолиться за ваше здоровье и объяснил, что своим искренним побуждением засвидетельствовать вам почтение они только утомят вас и затянут ваше выздоровление.
При этих словах Мазарини что-то проворчал и махнул рукой, понимая, что наперсник лукавит.
— Полноте, Кольбер, уж вам-то не пристало так говорить. Неужели среди них не нашлось никого, с кем мне было бы не в тягость повидаться?
Кольбер отрицательно покачал головой.
В порыве душевного подъема Мазарини приподнялся в постели, опершись дрожащими, мертвенно-бледными руками на пурпурное покрывало.
— А как же Пронская обитель, Кольбер? Неужели мы о ней забыли?
— Не беспокойтесь, ваше высокопреосвященство, все в порядке.
На изможденном лице кардинала мелькнула тень.
— А похищенные бумаги, Кольбер?
— Увы, ваше высокопреосвященство, мы арестовали одного из налетчиков, но ничего не нашли ни при нем, ни у него дома, а сам он упорно молчит. Сейчас этим делом вплотную занимается Перро.
Мазарини покачал головой и откинулся на подушки.
— Мы вышли на верный след, даже на два, и скоро, надеюсь, достигнем цели, — заверил его Кольбер.
— У меня почти не осталось времени, — проговорил Мазарини.
Открылась дверь, и в спальню вошел камердинер кардинала. Подойдя к Кольберу, он что-то шепнул ему на ухо. Лицо Кольбера на мгновение помрачнело, он отрицательно покачал головой и отослал лакея — тот, уходя, молча поклонился.
Когда дверь закрылась, Мазарини вопросительно поднял бровь.
— Очередной посетитель, ваше высокопреосвященство, настаивает, чтобы вы его приняли.
Бровь у Мазарини не опускалась.
— Суперинтендант Фуке, ваше высокопреосвященство. Я велел передать, что вы отдыхаете.
Кардинал не шелохнулся.
В наступившей тишине Кольбер неспешно подошел к окну и отодвинул гардину, затенявшую спальню. Луч солнца пронзил полумрак, осветив безучастное лицо умирающего.