1812. Фатальный марш на Москву

Замойский Адам

«Именно на том этапе путешествия я впервые наблюдал множественные примеры того, как мороз буквально валил людей на ходу, – писал Генрих Брандт. – Они слегка сбавляли шаг, покачивались, точно пьяные, а потом падали и более не поднимались». И не одного его поражал вид умиравших на ходу, спотыкавшихся, подобно перебравшим вина. Обычно сразу перед или после их падения у пораженных морозом начинала идти кровь из носа и рта, а иногда также из глаз и ушей {907} .

907

Kurz, 203; Larrey, IV/128; Chevalier, 221.

Недели жесточайших лишений и серии ударов, нанесенных по надеждам и ожиданиям, – в Смоленске, Орше, Борисове, на Березине, – неизбежно оказывали на людей психологическое воздействие. Брандт и другие говорят о наступлении у них стадии лихорадочного возбуждения, не дававшего ему и его товарищам спать. Страх умереть на месте гнал их вперед и заставлял

двигаться даже в темноте. «Указателями нам служили костры, горевшие в каждой деревне, на опушке каждого леса и часто окруженные беспорядочными толпами живых и мертвых, – писал он. – Трупы показывали правильную дорогу. Яркое сияние неба служило словно бы дополнительным издевательством над нами в и без того немыслимых страданиях. Мороз становился все сильнее, а наша маленькая колонна продолжала уменьшаться» {908} .

908

Brandt, 234–5.

У других сложившиеся условия вызывали апатию. Доктор Ларре говорил: «Мы были в состоянии такой подавленности и оцепенения, что иногда с трудом узнавали друг друга». Доктор Буржуа отмечал сходное явление. «Очень многие пребывали в стадии настоящего слабоумия, погруженные в некий ступор, с миной измождения на лице, с рассеянными или глядящими в никуда глазами. Их представлялось возможным отследить в толпе, в которой они шли и шли, точно заведенные и в глубоком молчании. Когда их окликали, они отвечали нестройно и несвязно. Они полностью потеряли способность использовать рассудок и стали невосприимчивыми к чему-либо – оскорбления и даже удары, если они их получали, не могли пробудить их и вывести из состояния идиотии». Некоторые настолько утратили ощущение реальности, что, будто пьяные, шли прямо в костер и ступали по нему босыми ногами, а то и ложились в него {909} .

909

Larrey, IV/107; Bourgeois, 165; Soltyk, 440; Fezensac, Journal, 145; Vossler, 93.

Генерал Ланжерон, командовавший авангардом армии Чичагова, следовал за французами, когда те спешили к Вильне. «Русские войска двигались посредине дороги, – писал он, – а на каждой стороне ее шли, а точнее ковыляли две неприятельские колонны без оружия». Русские не обращали на них внимания, поскольку люди те не были им нужны. «Они не знали ничего, ничего не помнили и ничего не понимали», – вспоминал поручик Зотов. Саму дорогу усеивали замерзшие трупы, а там и тут толпы почти или вовсе спятивших солдат объедали тела людей и животных. «Я появился на свет, чтобы умереть на службе отечеству и с самого начала готовил себя не страшиться снарядов и других опасностей, – отмечал в дневнике поручик Чичерин, – но я не мог притерпеться к ужасам и терзаниям, то и дело открывавшимся моему взгляду на пути» {910} .

910

Langeron, 90; Chicherin, 67.

Вслед за остатками армии французов шел и гвардейский моряк Анри Дюкор. Он попал в плен на берегах Березины, но, будучи оборванным и ограбленным казаками, брошен ими умирать на снегу. Однако он стянул одежду с мертвеца и продолжил отступление к Вильне. «Каждый ствол дерева служил подпоркой очередной жертве. Иногда три или четыре мертвых тела группировались вокруг него самым причудливым образом. Кто-то на четвереньках, другой на корточках, третий, сидя с оружием между колен и положив на него подбородок. Иной сидел, поставив локти на бедра и нагнув голову вперед так, словно бы дремал или, возможно, ел, – писал он. – Но по-настоящему удивил меня канонир, стоявший в полный рост за пушкой, опираясь правой рукой на казенную часть и со взором, обращенным в направлении России. На нем сохранилась форма. Неприятельские войска проследовали мимо и оставили его там так, как он был. Посреди снежного океана он стоял, словно памятник постигшей нас катастрофе» {911} .

911

Ducor, II/20.

Сохранившие способность двигаться попросту тащились и тащились вперед, подогреваемые соблазнами Вильны. «Вильна сделалась теперь землей обетованной, безопасной гаванью на случай любой бури и конечным пунктом наших несчастий», – рассказывал Коленкур {912} . Отступавшие знали: уж там-то точно будет иначе, чем в Смоленске, поскольку то был крупный и густонаселенный дружественный город, где они действительно в изобилии найдут кров и еду. Но право же для них оказалось бы лучше, встреть они очередные сожженные руины, подобные смоленским.

912

Caulaincourt, II/192.

23

Окончание пути

Вильна стояла, погруженная в тишину. Хотя Маре в течение уже довольно длительного периода получал с каждым разом более

отчаянные письма от Наполеона с требованием присылать больше лошадей и людей, генерал не представлял себе масштабов катастрофы. Маре знал о сложившейся скверной обстановке и, наверное, подозревал, что на деле положение даже хуже, чем ему говорили, но у него имелись четкие распоряжения действовать так, словно все идет должным образом. 2 декабря он, как и положено, отпраздновал годовщину коронации Наполеона обычным салютом из двадцати одного орудия, распеванием Te Deum в соборе, а вечером – получившимся поразительно веселым большим обедом в бывшем архиепископском дворце для дипломатического корпуса и местных вельмож.

Губернатор Вильны, генерал Дирк ван Хогендорп, дал бал, а главный commissaire, Эдуард Биньон, устроил более скромный прием в своей квартире. Именно в ходе того торжества и вернулся из последней поездки владелец дома – один из польских аристократов, возивший письма от Наполеона к Маре и обратно, господин Абрамович. Он расстался с Наполеоном у Березины и нарисовал мрачную картину сложившегося положения.

На протяжении следующих дней странные слухи бродили по городу. Commissaires и прочий управленческий персонал стали собираться и покидать его, а иные из дворян сочли разумным отъехать из города в свои сельские поместья. Маре и Хогендорп получили распоряжения Наполеона печь хлеб и лепешки и отправлять предметы снабжения навстречу армии. Но куда более тревожно звучали приказы об удалении из Вильны ненужного персонала и приведения города в состояние боевой готовности {913} .

913

Jaquemont du Donjon, 106, 107; Hogendorp, 330–1; Bignon, Souvenirs, 246–7; Butkevicius, 907.

В то время как Маре попросил министров Австрии, Пруссии, Дании, Соединенных Штатов и других держав переехать в Варшаву, Хогендорп выехал встречать Наполеона.

5 декабря генерал нашел императора французов в маленьком поместье за Сморгонью и сообщил, что в Вильне достаточно провизии для прокорма 100 000 чел. в течение трех месяцев, а кроме того там хранятся 50 000 ружей, боеприпасы, комплекты обмундирования, башмаки, упряжь и другие материалы. Имелось в городе, по словам Хогендорпа, и небольшое ремонтное депо – конюшни с запасными лошадьми. Далее он уведомил Наполеона о своем приказе развернуть две недавно прибывшие из Германии свежие дивизии в качестве заслонов вокруг города и три кавалерийских полка – на дороге из Ошмян в Вильну. После видимого одобрения всех принятых мер Наполеон поведал Хогендорпу о своем намерении уехать в Париж и попросил позаботиться о свежих лошадях на всех станциях по дороге в Варшаву {914} .

914

Hogendorp, 332, 338. Как писал генерал-губернатор Вильны, барон Рош Годар (Roch Godart, 183), провизии в городе имелось в достатке для прокорма 120 000 чел. в течение 36 дней; см. также: Berth'ez`ene, II/180; Gourgaud, 484; Fain, Manuscrit, II/415; S'egur, V/386; Dedem, 290. Ермолов, который получил под ответственность французские склады, когда русские вошли в Вильну, подтверждает (131–5), что там находилось во множестве всё, о чем только может мечтать армия. см. также Rochechouart; Czaplic, 521.

Хогендорп вернулся в Вильну сделать соответствующие распоряжения, и позднее тем же вечером Наполеон отбыл во Францию. Он не стал проезжать через город, а лишь на час задержался в его предместьях рано утром 6 декабря с целью повидать Маре и отдать ему распоряжения. В соответствии с последним приказом, Мюрату предписывалось удержать Вильну.

Если считать по данным на бумаге, задание представляется вполне выполнимым. В городе хранилось много запасов провизии, дислоцировались 20 000 чел. свежего войска, которых хватило бы отбить любые атаки русских, следовало учесть к тому же 10 000 отступавших туда баварцев под началом Вреде [216] и от 30 000 до 40 000 чел. в остатках Grande Arm'ee, жаждавших перевести дух. «Десять суток обильного питания вернут дисциплину», – заверил Наполеон Маре {915} . Пока 10-й корпус Макдональда удерживал Пруссию, а Шварценберг и Ренье стояли в Польше, где скоро предстояло переформировать остатки 5-го корпуса Понятовского, опасность очутиться отрезанным городу не грозила. К тому же всевозможные русские части, приближавшиеся к Вильне, находились не в состоянии бросить серьезный вызов организованной и упорной обороне. Однако никто такой обороны не наладил, а ряд факторов грозили превратить вожделенную райскую заводь Вильны в могилу для всей Grande Arm'ee.

216

кроме собственно баварских войск (остатков 6-го армейского корпуса) в эту цифру входит численность двух примкнувших к ним бригад генералов Л.-Ф. Кутара и Ж.-Б.-М. Франчески. – Прим. ред.

915

Napoleon, Correspondance, XXIV/330.