1812. Фатальный марш на Москву
Шрифт:
Занавес первого акта трагедии открылся развертыванием на подступах к городу Хогендорпом двух свежих дивизий: соединения Кутара к северу и Луазона – к юго-востоку, вокруг города Ошмяны {916} . [217] В нормальных обстоятельствах подобное маневрирование оказалось бы благотворным, ибо позволяло отступающим войскам проникнуть через заслоны в безопасный район и пройти последний отрезок пути без страха перед вездесущими казаками. Но дело обстояло как раз так, что сложившиеся обстоятельства никак не заслуживали права считаться нормальными. Пример быстрого ослабления всех свежих частей, отправленных на усиление отступавшей армии, уже показал, сколь стремительно выходят из строя и гибнут не прошедшие закалки солдаты, когда их без должной подготовки бросают в отчаянные условия, столь характерные для рассматриваемой кампании. Самой наглядной иллюстрацией служит маршевый полк из Вюртемберга, насчитывавший 1360 чел. 5 декабря, на момент соединения с отступавшей армией в Сморгони. Четверо суток спустя он возвращался в Вильну, имея в строю всего 60 солдат {917} .
916
Хогендорп (Hogendorp, 336) уверяет, будто действовал по приказу Наполеона.
217
Бригадный
917
Suckow, 286.
Дивизия Луазона, собранная из немецких и итальянских полков, содержала большое количество недавно призванных мальчишек, у многих из которых едва появился первый пушок над верхней губой. [218] . 5 декабря соединение начало занимать позиции вокруг Ошмян. Солдаты кое-как устроились на ночевку среди развалин домов опустошенных деревень и, не ведая всех «прелестей» бивачной жизни в холоде северной зимы, на собственном печальном примере познали ужас обморожения и всего прочего, что готовили им погодные условия в том суровом краю.
218
В отсутствие графа Л.-А. Луазона 34-й пехотной дивизией с 1 по 8 декабря 1812 г. временно командовал дивизионный генерал барон П.-Г. Грасьен, имевший в своем подчинении бригадного генерала барона Г.
– Р.-А. Вивье де Ла Прада. На 4 декабря эта дивизия включала шесть батальонов французской пехоты (4-й батальон 3-го линейного полка, 3-й и 4-й батальоны 29-го линейного полка, 4-й батальон 105-го линейного полка, 3-й и 4-й батальоны 113-го линейного полка, сформированного из тосканцев) и шесть батальонов, образованных из контингентов мелких германских княжеств Рейнского союза (по два батальона 3-го и 4-го пехотных полков и 2-й батальон 5-го пехотного полка, оставленный в Вильне при выступлении дивизии к Ошмянам). Еще три батальона пехоты Рейнского союза (весь 6-й полк и 1-й батальон 5-го полка) тогда находились в Ковно. Дивизионную артиллерию составляла 17-я рота 8-го пешего артиллерийского полка (8 орудий). Кроме того, 34-й дивизии был придан отряд неаполитанской Королевской гвардии под командованием лагерного маршала Флорестано Пепе (кавалерийская бригада из 5 эскадронов и два батальона пеших велитов). – Прим. ред.
В промежутках вдоль дороги между Вильной и Ошмянами Хогендорп поставил польский уланский полк и два неаполитанских кавалерийских полка под командованием герцога Роккароманы. [219] Неаполитанцы красовались в блестящей малиновой гусарской форме и в белых плащах из лучшего хлопка. [220] . Они были чудо как хороши, а сам Роккаромана заслужил прозвище «Apollo Belvedere» (Аполлон Бельведерский) у дам и девиц Вильны, у которых неаполитанские гусары имели бешеный успех прежде, чем выступить в поле на мороз {918} .
219
Польским уланским полком здесь назван 10-й маршевый кавалерийский полк, недавно прибывший в Сморгонь. К 25 ноября он насчитывал 702 чел., в том числе 200 всадников 7-го шволежерского полка (бывшего 1-го уланского полка Висленского легиона) под командой полковника барона Игнация Фердинанда Стоковского и 78 всадников 1-го полка шволежеров-улан гвардии (5-й эскадрон эскадронного начальника Северина Фредро, сформированный в Данциге). Неаполитанцев представляли три эскадрона Почетной гвардии (Guardia d’onore) под командой полковника Фердинандо Самбиазе князя ди Кампаны (350 чел.) и два эскадрона конных велитов (Veliti a cavallo) Королевской гвардии (400 чел.), которых возглавлял полковник Лучио Караччиоло герцог ди Роккаромана. – Прим. ред.
220
Автор ошибается. Гусарскую форму (белые доломаны с желтыми шнурами, малиновые ментики, чикчиры и кивера) полк конных велитов неаполитанской Королевской гвардии получил только в 1814 г., когда его преобразовали в полк гусар. Конные велиты герцога ди Роккароманы, действовавшие в Литве в декабре 1812 г., носили темносиние куртки с воротником, рукавными обшлагами и отворотами фалд палево-желтого приборного цвета и нагрудными нашивками из желтого галуна, а также темносиние рейтузы с двойными желтыми лампасами. Эполеты у них были желтые с красной бахромой, а в качестве головного убора они использовали черный кивер с золотой окантовкой по верху и налобной бляхой в виде восходящего солнца. Почетные гвардейцы (бывшие бергские уланы) имели форму уланского типа: белые куртки с малиновыми воротником, обшлагами, лацканами и отворотами фалд, малиновые панталоны с двойными белыми лампасами, заменяемые в походе серыми рейтузами, и черные с малиновой четырехугольной тульей шапки польского образца, украшенные белыми плетеными шнурами и султаном. Солдаты первой шеренги были вооружены пикой с бело-малиновым флюгером (флажком). – Прим. ред.
918
Hogendorp, 336; фон Курца (von Kurz, 202) поразил юный возраст солдат; Hogendorp, 327; Choiseul-Gouffier, 129.
Именно 6 декабря, когда дивизия Луазона и неаполитанская кавалерия вышли на заданные позиции, температура упала до – 37,5 °C. Один эскадрон неаполитанцев отправили дополнить эскорт Наполеона, состоявший из двух эскадронов польских шволежеров-улан гвардии, когда император отбыл из Сморгони с целью покрыть первый отрезок пути к Парижу. [221] . Мамелюк императора, Рустам, рассказывал потом, что в ту ночь в карете Наполеона замерзло вино, а бутылки полопались. Как отмечал тот же мемуарист, уже к первой остановке сопровождение императорского поезда осуществляли одни только поляки. Apollo Belvedere потерял от мороза собственные пальцы и почти всех всадников {919} . [222]
221
По более точным данным, от гвардейской кавалерии в эскорт императора французов при его отъезде из Сморгони были назначены: один эскадрон 1-го (польского) полка шволежеров-улан под командой эскадронного начальника В. Шептыцкого, взвод из тридцати конных егерей – лучших и наиболее здоровых ездоков, специально отобранных генералом графом Ш. Лефевром-Денуэттом (полковником Конно-егерского полка гвардии), а также отряд неизвестной численности, выделенный из 2-го (голландского) полка шволежеров-улан и возглавляемый капитаном
919
Raza, 217–19.
222
Герцог ди Роккаромана командовал эскортом из 50 неаполитанских конных велитов, выехавших с кортежем императора из Медников; при приближении к Вильне от этих неаполитанцев осталось только 8 чел., включая самого герцога и нескольких офицеров. Пока в Вильне Наполеон беседовал с министром Ю.-Б. Маре, неаполитанские офицеры вошли в кухню какого-то дома и по неосторожности встали слишком близко к огню, чтобы согреться. В результате на другой день они были не в состоянии продолжить путь, причем герцог ди Роккаромана лишился нескольких пальцев на руках и ногах. – Прим. ред.
Та же ледяная смерть ожидала и дивизию Луазона. Доктор Буржуа, проследовавший мимо солдат этого соединения, с трудом верил в то, с какой скоростью выходили из строя непривычные и неготовые к экстремальным условиям люди. «Сначала они начинали идти неровной походкой, покачиваясь, точно пьяные, – писал он. – Чудилось, будто вся кровь в их телах прилила к голове, столь красными и опухшими делались лица. Скоро мороз пробирал бедолаг окончательно и полностью лишал сил, а конечности их казались парализованными. Более неспособные поднять руки, они отпускали их и позволяли безвольно висеть под собственным весом, ружья выскальзывали из пальцев, ноги не выдерживали, и люди валились на снег, утомив себя тщетными усилиями. Они ощущали, насколько ослаблены, и слезы выступали у них на ресницах. Когда же солдаты падали, они хлопали веками несколько раз и сосредоточенно уставлялись на окружающее широко открытыми глазами. Они словно бы полностью утрачивали все чувства, выглядели изможденными и безразличными, но искажение лиц под взаимодействием сокращения мышц и скорченные гримасы недвусмысленным образом выдавали испытываемую ими жестокую боль. Глаза становились очень красными, а часто кровь проступала через поры и капала наружу через мембрану, покрывавшую глазное веко изнутри (соединительную оболочку глаза, или конъюнктиву). Таким образом, как можно сказать и не прибегая к языку метафор, сии несчастные проливали кровавые слезы» {920} .
920
Bourgeois, 173–4.
Согласно Лежёну, за период всего в двадцать четыре часа дивизия Луазона лишилась половины численности, а к моменту, когда 9 декабря отступавшая армия достигла Вильны, от соединения и вовсе никого не осталось. По оценкам Хогендорпа, ее состав из первоначальных 10 000 чел. сокращался в темпе две тысячи человек в сутки {921} . Ко всем несчастьям, выпавшим на долю отступавшей Grande Arm'ee, добавилось зрелище в виде верениц прекрасно обмундированных и наполовину замерзших солдат, тащившихся в направлении Вильны.
921
Lejeune, M'emoires, II/291; Hogendorp, 336.
7 декабря первые одиночки и группы солдат начали стекаться в город. Лавки и кафе были, как обычно, открыты, и бредущие из последних сил люди едва верили собственным глазам. Почти все села, городки и города, виденные ими на протяжении шести месяцев, представляли собой выгоревшие и покинутые жителями руины, а вид нормально живущего незатронутого войной города чудился солдатам каким-то неземным волшебством. «Для нас стало необычайным представлением увидеть город, где царило совершенное спокойствие, а в окнах виднелись женщины», – писал полковник Пеле. Скитальцы получили роскошный шанс войти в кафе, сесть за столик и заказать кофе и пирожные. Полковник Гриуа завернул в ближайший трактир и велел подать ему обед из хлеба с маслом, мяса и картошки, решив запить снедь имевшимся в ассортименте испанским вином. «Вы презрительно усмехнетесь, если я скажу, что этот момент, до и после которого было столько горя и опасностей, стал, безусловно, одним из тех мгновений моей жизни, когда я переживал событие самого подлинного и полного счастья», – писал он {922} .
922
Pelet, 70; Chevalier, 242–3; Fezensac, Journal, 147; Griois, II/183.
Одни отправились на поиск комнат, а другие набросились на провизию. Все больше людей прибывали в город, но, по мере того как жители Вильны осознали справедливость слухов, бродивших повсюду на протяжении последней недели, лавки и харчевни стали закрываться. «Сначала они смотрели на нас с изумлением, а потом с ужасом, – писал Чезаре де Ложье, оказавшийся в числе дошагавших в город в первом эшелоне воинов 4-го корпуса принца Евгения. – Они бросались обратно в дома и принимались запирать двери и окна» {923} .
923
Laugier, R'ecits, 182.
Как считал сам Хогендорп, он принял для приема отступавшей армии все адекватные меры. После кратких переговоров с монахами комендант распределил во множестве расположенные в городе монастыри в качестве казарм для соответствующих корпусов и велел расставить на углах улиц знаки с надписями, указывавшие соответствующие направления и информировавшие солдат о пунктах выдачи супа и мяса. Он отправил артиллерийского офицера для организации поста на подступах к городу с целью централизованно направлять орудия для установки на хранение.
Утром 8 декабря Хогендорп лично выехал встречать приближавшиеся войска. Около одиннадцати часов он увидел направлявшихся к нему Мюрата и Бертье. «Они шли пешком из-за мороза, – писал он. – Мюрат кутался в великолепную большую шубу, высокая меховая шапка венчала его голову и добавляла роста, делая великаном, особенно в контрасте с шагавшим рядом Бертье, обильные одежды коего делали только шире его короткое тело». Не успел Мюрат толком расположиться на постой, как получил вызов от Маре, который передал маршалу последние распоряжения Наполеона, требовавшие удержать город любой ценой. «Нет, я отказываюсь от чести угодить в плен в сем ночном горшке!» – ответил якобы Мюрат. Когда же Бертье поинтересовался насчет указаний от нового главнокомандующего, тот будто бы предложил начальнику Главного штаба написать приказы самому, поскольку они выглядели очевидными. Нельзя с точностью поручиться за верность вышеизложенного, как и за правдивость рассказов обо всем, происходившем в городе на протяжении следующих сорока восьми часов {924} .
924
Hogendorp, 338; Chambray, II/124–5, 126.