1905-й год
Шрифт:
«— Ты там в комиссии-то насчет политики не больно… Ну ее к лешему!
— О политике? Да боже меня сохрани! Но чтоб свободу слова дали… И нужно будет еще сказать, чтобы арестованных выпустили. Еще я думаю сказать, чтобы наши заседания в газетах печатались и все полностью, конечно… Нужно, мол, нам свободу союзов, собраний, а самое главное — свободу стачек… насчет государственного страхования…
— Не забудь чего-нибудь. Как сегодня все говорили, так там и валяй… А политики не нужно»{113}.
Когда 17 февраля девять групп выборщиков, объединенных по профессиональному признаку, встретились вместе, чтобы согласовать общие пожелания и выбрать делегатов в комиссию, они единодушно приняли как экономические, так и политические требования, а затем по совету большевиков заявили, что делегатов в комиссию станут выбирать только после предварительного
Вскоре царизм совершил еще один зигзаг в своей внутренней политике, свидетельствовавший о немалом растерянности царской власти: 18 февраля 1905 г. было издано за один день три взаимоисключающих документа.
Утром 18 февраля с амвонов всех церквей прозвучал царский манифест, в котором Николай грозил решительным искоренением крамолы, призывал к борьбе с внутренними врагами, помышляющими «разрушить существующий государственный строй и, вместо него, учредить повое управление страной на началах, отечеству нашему не свойственных». Царь потребовал от всех чиновников «усугубить бдительность по охране закона, порядка и безопасности». Закапчивался манифест призывом вознести молитвы «к вящему укреплению истинного самодержавия»{114}.
Днем 18 февраля был опубликован указ сенату противоположного содержания: частным лицам и организациям разрешалось подавать в совет министров на имя царя предложения об усовершенствовании «государственного благоустройства». Стремление к реформам расценивалось уже не в качестве смуты и «покушения на устои», как провозглашалось в манифесте, а как похвальное «радение об общей пользе и нуждах государственных».
Вечером 18 февраля в Царском Селе собрались министры и некоторые из членов Государственного совета. Обстановка была гнетущей, сановники говорили о беспорядках и необходимости каких-либо уступок «благомыслящей части общества». «Можно подумать, что вы боитесь революции», — мрачно буркнул царь. «Государь, — со вздохом ответил министр внутренних дел Булыгин, — революция уже началась»{115}. Затем он предложил Николаю подписать заранее подготовленный рескрипт (официальное обращение) на имя министра внутренних дел о созыве особого совещания для выработки условий создания при царе законосовещательного органа из «достойнейших, доверием народа облеченных», избранных от населения людей для предварительной разработки законодательных предложений при «непременном сохранении незыблемости основных законов империи»{116}, т. е. самодержавия. Под давлением министров царь подписал рескрипт, который был явно ему не по душе.
Итак, указ разрешал участвовать в обсуждении «государственного благоустройства» всем подданным императора, рескрипт говорил лишь об избранных. Угрозы манифеста нейтрализовались рескриптом, а надежды, которые он мог породить среди легковерных, подрывались манифестом.
Чувствуя нарастание революции, царизм, как видим, в страхе бросался от одной меры к другой.
Либералы «розовеют»
Для либералов вспыхнувшая революция была неожиданным и неприятным сюрпризом. Они понимали, однако, что справиться с ней одними репрессиями не удастся. По их мнению, следовало пойти по другому пути: «взять революцию в руки, канализировать ее», т. е. направить революционную энергию народа на достижение тех целей, которые соответствовали интересам либерально-монархической буржуазии, «ввести революционный пыл наступления в формы конституционной борьбы». Так родилась тактика либералов в отношении революция, выраженная формулой «возглавить, чтобы обезглавить», т. е. попытаться примазаться к революции, встать во главе ее, добиться от царизма для себя уступок и тотчас же пойти с ним на сговор, предав обманутый народ. Зачем, господа, нам спорить, заявил на одном из митингов П. Н. Милюков, обращаясь к демократическим массам, Вы делайте за сценой гром, а мы будем играть на сцене. Но игра на сцене требовала и от либералов определенной бутафории и определенных театральных жестов. Так начался тот процесс, который В. И. Ленин
Уже 14 января 1905 г. часть либералов поторопилась высказаться за созыв Учредительного собрания, избранного на основе всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права. Учредительное собрание, по их мнению, нужно было созвать для того, чтобы принять «октроированную* (т. е. дарованную царским манифестом) конституцию и таким способом мирно, без потрясений перейти от неограниченного самодержавия к конституционной монархии.
Ясно понимая, что без соответствующих экономических уступок широкие народные массы, и прежде всего многомиллионное крестьянство России, не привлечь под свои знамена, либералы впервые решили официально выдвинуть и требования экономических реформ. (Отдельными лицами подобные мысли высказывались на страницах «Освобождения» еще в 1903 г.) 24 февраля 1905 г. собравшийся в Москве IV съезд земцев-конституционалистов высказался за принудительный выкуп части помещичьих земель для «необходимых прирезок в интересах малоземельных групп разных категорий» и создание из казенных, частью удельных, а в некоторых случаях и помещичьих земель специального государственного земельного фонда с целью «эксплуатации его в интересах трудящегося населения!»{118}.
Анализу февральского решения земцев-конституционалистов В. И. Ленин посвятил специальную статью «Аграрная программа либералов»{119}. Отметив близость народнических и либеральных планов реорганизации аграрного строя России, Ленин четко вскрыл их классовую подоплеку, также указал, в каком направлении должны вести большевики агитацию в деревне. «Слышите ли, крестьяне? — заканчивал свою статью в большевистской газете «Вперед» от 20 (7) апреля В. И. Ленин. — Вас еще раз хотят облагодетельствовать чиновническим путем, «упорядочить» вашу жизнь помещичьим вмешательством, «выкупить» вам земли по образцу проклятой памяти старого выкупа! Помещики так добры, так добры: видя, что у них земли грозят даром взять, они великодушно соглашаются их продать, — за сходную цену, разумеется… Согласны ли вы на такое помещичье и чиновничье вмешательство? Или вы хотите вмешаться сами и Сами устроить себе свободную жизнь? Тогда соединяйтесь с городским пролетариатом, боритесь за республику, поднимайтесь на восстание, которое принесет вам революционное правительство и революционные крестьянские комитеты!»{120}.
Вождь большевиков внимательно следил за действиями либералов. «…Буржуазия в общем и целом стоит теперь за революцию, усердствуя с речами о свободе, все чаще и чаще заговаривая от имени народа и даже от имени революции», — отмечал В. И. Ленин в книге «Две тактики социал-демократии в демократической революции»{121}. «…Шаг влево нашей либеральной буржуазии несомненен. Идет вперед революция, за ней ковыляет и буржуазная демократия», — вновь подчеркивал он уже после выхода «Двух тактик»{122}.
Полевение либералов продолжалось и после февральского съезда земцев-конституционалистов. 25–28 марта в Москве состоялся III съезд «Союза освобождения». На него явилось около 50 делегатов из 27 городов. Они представляли 69 групп «Союза освобождения», который объединял 1600 членов. Съезд принял программу, делавшую шаг вперед от дореволюционных заявлений освобожденцев. Она предусматривала создание народного представительства на началах всеобщей, равной, прямой и тайной подачи голосов, введение буржуазно-демократических свобод, включала и требования социальных реформ: наделение малоземельных крестьян государственными, удельными, кабинетскими землями, а где их нет, и частновладельческими (с вознаграждением прежних владельцев), введение государственного страхования рабочих и 8-часового рабочего дня немедленно в тех производствах, где это возможно, и «приближение к нему в других производствах».
Характерно было и другое: программа не только умалчивала о целом ряде важнейших вопросов (например, о том, быть в России монархии или республике, быть народному представительству однопалатным или двухпалатным), но и имела красноречивое заключение — положения программы «могут считаться обязательными лишь — постольку, поскольку, политические условия останутся неизменными». Допущение подобной оговорки «Союз освобождения» рассматривал как неизбежное и необходимое условие всякой политической программы, «преследующей цели реальной политики»{123}.