1917. Разложение армии
Шрифт:
Приехав к фронту, мы переночевали и отправились в те части, которые расположены на боевых позициях. Нас везде принимали весьма торжественно, с музыкой; мы были страшно смущены. Выяснилось, что знаменитый приказ № 1 и всевозможные слухи породили известную дезорганизацию в «зеленых» частях, где мужики. В частях, более революционных, ничего подобного не было. Там и с офицерами уживаются очень хорошо. Мы подметили одну черту: несмотря на то, что Временное Правительство существует, что переворот совершившийся факт, в среде высшего офицерства есть такие, которые ведут себя чрезвычайно нетактично. Везде приходилось слышать жалобу на то, что если и одевается красный бантик, то он срывается. Затем заявляли, что не выносят портретов; солдаты приходят и видят, что портрет императора на стене; это их возмущает. В некоторых местах мы получали точные сведения, что грозят расстрелом, если вынесут портрет. Эта бестактность создала ужасную атмосферу. B некоторых местах нас просили принять меры, чтобы портрет убрали, потому что часть волнуется и могут быть убийства. Но все-таки надо заметить, что у солдат есть сдерживающее чувство.
Высказывалось пожелание относительно военно-полевых судов. Они сознают, что без серьезных мер на фронте нельзя, но они желают, чтобы там был представитель от солдат; тогда всякой мере наказания будут подчиняться с удовольствием. Теперь суд – чисто офицерский, и внушает им много недоверия. Затем к нам обращались с просьбой предоставить им возможность послать кого-нибудь от какой-либо части в Петроград узнать, в чем дело.
Очень остро стоит вопрос об отпусках. Как только произошли последние события, сейчас же были прекращены отпуска; в некоторых частях теперь снова разрешают отпуск, но в общем вопрос этот страшно волнует солдат; у них к начальству подозрительное отношение. Есть части, где верят командиру, но многих приходилось убеждать в том, что к старому возврата быть не может. Что касается общего настроения войск, то вблизи позиций оно у них такое веселое, радостное и хорошее, что отрадно становится. Там мы видали настоящие революционные полки с полнейшей дисциплиной, полное объединение с офицерами. Они понимали, что дисциплину нужно соблюдать не за страх, а за совесть. У них у всех общее настроение, все понимают, что нужно воевать, чтобы защитить свободу. Вообще, чем часть была левее, тем она правильнее ставила вопрос. Этому помогли очень много немецкие прокламации, в которых говорилось, что весь переворот сделала Англия, что она лишила нас хлеба. Это шито белыми нитками по черному и привело к совершенно обратным результатам.
Из бесед с солдатами, с отдельными группами, с их депутатами выяснилось, что так или иначе, но военному министерству нужно считаться с настроением солдат, с их недоверием к некоторым из командиров. Не только солдаты, но и офицеры заявляли, что мы им не верим, боимся идти с ними в атаку, потому что они подведут. Некоторые люди делают как будто нарочно все то, что может возбудить против них. Во всяком случае, мы объехали почти все части 1-й армии, беседовали с каждой частью по часу, по два, потеряли голоса, но внесли известное успокоение. Этим можно похвалиться. Мы начинали объезд с 8 час. утра, кончали в 1 час ночи. Настроение недурное, только некоторые старые солдаты просили, нельзя ли похлопотать, чтобы отпустили домой. В общем настроение боевое. Это произвело на нас хорошее впечатление. Мы ожидали встретить другое. Дисциплина есть, но надо ее организовать на новых началах.
Мы разговаривали на нескольких собраниях с офицерами. Некоторые из них понимают сейчас свою задачу, а некоторые никак не хотят понять, что совершилась ломка, что нужно переделать самих себя. Они считают себя ужасно обиженными, возмущены приказами, в том числе приказом Гучкова о вежливом обращении, они говорят, что это разрушит дух армии, что это делают тыловые люди, которые с армией ничего общего не имеют. На одном собрании мы вывели заключение, что это настроение контрреволюционное, совершенно против этого переворота. Говорило больше зеленое офицерство, прапорщики, извините за выражение, недоучки. Один дошел даже до того, что сказал: «вы штатский и не знаете духа армии!» Но когда мы определенно и ясно сказали, что это нужно делать, иначе все расклеится, они согласились, но при этом указывали, что они, как люди дисциплинированные, хотят, чтобы приказы издавались из центра, сверху, и что тогда они им слепо подчинятся; допустить же, чтобы приказы шли с других ступеней, они не могут, потому что тогда начальство потеряет свой авторитет и нельзя будет вести войска в атаку.
Что касается солдат, то мы их убеждали, что теперь новое правительство, которое будет проводить полезные меры, но т. к. весь механизм еще старый, то все будет передаваться как бы по лестнице; они получат разъяснения от командира. Затем нужно отметить, что и у офицеров и у солдат преувеличенная надежда на тыл. Они говорят, что им нужно улучшить пищу, что им надоела чечевица, и ожидают, что тыл это сделает, а если он не сделает, то значит, там что-то неладно. Солдаты обвиняют во всем свое начальство, и нужно было много трудов, чтобы объяснить, что это вина старого режима, что непосредственное военное начальство тут ни при чем.
Общие выводы такие: настроение не пессимистическое, дисциплина держится, но солдаты чего-то ждут. Они христом-богом умоляли приезжать, присылать кого-нибудь, разрешать все недоразумения; не только солдаты, но и офицеры обращались к нам с просьбой посетить отдельные части. Некоторые отдельные группы отказались принимать присягу. Мы спрашиваем: – «На каком основании?» – «Нас заставляет присягать старое начальство, может быть, старому правительству». – Мы говорим: – «Новому правительству, верьте нам». – «А почему заставляют подписываться?» – Вопрос о подписке для них важный. – «Ведь раньше мы не подписывали?» – Мы разъясняли: «Теперь вы граждане, каждый сознательно дает подпись, что он обещает служить». Это их успокаивало, и они начали подписывать. Возникал целый ряд подобных вопросов. В некоторых частях нас просили обратиться к кому-нибудь, чтобы произвели чистку командного состава. Обращались и боевые офицеры: «Мы, – говорят, – не верим; они своей прошлой деятельностью так опротивели солдатам, что теперь, когда совершился перелом, солдаты не верят, вносится дезорганизация, возможны эксцессы. Мы не ручаемся, что эти части уверенно пойдут за этим начальником в бой». Мы заметили, что тем офицерам, которые пытались объяснить солдатам происшедший переворот, даже прощались грехи прошлого, они сразу как-то выросли в их глазах; но особое недоверие было там, где замалчивали, где не собирали солдат, не объясняли происшедшего или давали тенденциозные объяснения, там создавалась почва страшного недоверия. Старое недоверие как-то слабее, а недоверие после переворота, новое – ужасно. В тех же частях, где собирали и объясняли события, там сразу восстанавливалось доверие; даже в тех частях, где его раньше не было. Эти части могут в огонь и в воду пойти.
Серьезным вопросом для солдат является участие или неучастие в выборах в Учредительное Собрание. Говорили: – «За нас никто решать не может».
Ставили вопрос: – «Будем ли мы принимать участие». – Мы на свой страх отвечали: – «В той или другой форме, конечно, ваше слово будет сказано».
Они интересовались, будет ли республика или монархия. Мы отвечали, что этот вопрос решит Учредительное Собрание. Я должен сказать откровенно, насколько я видел, настроение сплошь республиканское. Спрашивали: арестован ли Романов со своей семьей? Как только сказали, что арестован, стали кричать «ура», качать и так далее. По поводу этого надо заметить, что некоторые командиры были очень тактичны.
Когда произошел переворот, отречение и проч., они потихоньку убрали все портреты, а в некоторых частях портреты демонстративно висят. Когда солдаты требовали, чтобы портреты были убраны, то начальники отказывались и не потому, что находили, что он должен висеть, что старый режим этого требует, а потому, что, по их мнению, дисциплина не позволяла: «Как, он требует, а я исполню». Этим создавались отношения, грозившие большими последствиями. Некоторые солдаты прямо говорили: «У нас такой-то командир, мы его убьем, у нас организовано убийство!» «Что вы ему на это скажете?» Мы говорим: «Успокойтесь, дурака не валяйте, временное правительство этот вопрос так или иначе разрешит, оно принимает меры, чтобы были такие начальники, которые нужны, вы о самосуде не говорите, теперь должен быть суд правый».
Интересовались солдаты вопросом о жалобах: «Раньше скверно было, раньше нас обижали, мы жаловались начальству, а оно не обращало внимания. Теперь как же? Нам снова жаловаться начальству? Но если начальство старое, кто может довести наш голос до тех, которые теперь управляют и имеют силу, кто защищает наши интересы?» На этот вопрос было очень трудно ответить.
Нам приходилось говорить со многими офицерами, с высшим офицерским составом. Многие из них совершенно не ориентируются в положении и нас спрашивают: «Неужели вы не могли спросить армию, прежде чем производить революцию?» Мы говорим: «Так вышло. И вы сами, проснувшись, не узнали бы Петрограда». Они не представляют себе, что так могло быть. Они недовольны, что это сделано как-то без их спроса, наскоро, штатскими людьми, которые не считались с ними. Иногда они ко всему этому и ко всем приказам относятся отрицательно, и от солдат слышишь: «Это враг нового строя!» Один из командиров дивизии позволил себе так высказаться, что я вынес впечатление, что если он и не враг нового правительства, то во всяком случае слишком иронически на него смотрит. Хорошо, что разговор оборвался, а то я думал, что придется его арестовать. Между прочим, он сказал: «Все-таки я эту сволочь сек и буду сечь, а если он что-нибудь сделает, то я всыплю ему 50 розог!» Перед этим как раз было собрание солдат, и я вижу, что солдаты не расходятся. Я их спрашиваю, почему они не расходятся, а они говорят: «Мы так, не расходимся». А потом уже сказали: «Мы думали, что он вас арестует, он сторонник старого строя. Он вчера грозил расстрелом за снятие портрета. Уже казаков сотня была приготовлена, и мы бы его сразу…» Вот какая вещь… В одной части, когда мы приехали произносить речь, командир, которого не любили, сказал солдатам: – «Идите без винтовок». – Это возбудило страшное подозрение, и они все пришли с винтовками. Потом они нам задали вопрос: «Почему без винтовок?» Мы говорили, что без винтовок легче идти, и они успокоились. Если сейчас ничего нет, то если меры не принимать, то весьма возможно, что может что-нибудь произойти. Особенно офицерский состав неясно представляет себе, что произошло. Они не улавливают сути и думают, что у нас разрушена вся армия, что весь дух ее упал, и что нет основания, на котором зиждилась вся армия…
От. Филоненко. Мы объехали 142 версты по фронту в 36 часов. Снегу везде масса, мы ехали на санках. Было 18° мороза. Обыкновенно мы поступали так. Всюду, куда мы подъезжали, был приготовлен столик; мы всходили на этот столик, и сначала говорил я, а затем Николай Осипович. Обыкновенно мы передавали приветствие от государственной думы, а затем говорили о дисциплине и о том, чтобы они слушались голоса только правительства, чтобы не всякому слуху верили и чтобы слухи эти проверяли и не относились к ним так доверчиво. Затем, когда мы кончали эту парадную часть своего визита к ним, то обычно они начинали задавать вопросы. И тогда эти вопросы задавались из толпы, иногда они подходили близко, иногда просили при этом удалить г.г. офицеров. Вопросы задавались самые разнообразные, и мы старались их удовлетворить. И офицеры, а не только солдаты плохо представляют себе, что такое временное правительство и что такое учредительное собрание. Многие думают, что временное правительство все сейчас даст. Мы им все разъясняли…