1918-й год на Востоке России
Шрифт:
2. Даже при полном единодушии и при направлении всех усилий к одной цели – созданию сил для успешной борьбы – нельзя было ожидать благополучного исхода, так как восстание не было подготовлено. Но оно, конечно, могло иметь большие результаты; в июне и июле большевики были слабы, панически настроены, и удары в различных направлениях, хотя бы и незначительными силами, но решительные, могли внести еще большее расстройство. Ведь еще в июне, после первого занятия Сызрани, броневики Народной армии, наскоро устроенные, доходили почти до ст. Инза, а в Пензе большевики готовы были к бегству; после взятия Симбирска Троцкий истерично вопил о спасении. Власти нужно было с огнем искать человека способного, авторитетного, могущего взять в свои руки все военное дело и людей, вроде полковника Каппеля, не боясь контрреволюции. Она предпочла вручить управление людям знакомым и партийным.
3. Несомненно, что многое, в чем упрекают Комитет Учредительного собрания и «штаб из трех лиц», совершенно не справедливо, а многое просто искажено или выдумано противниками «Учредилки», тоже людьми партийными. Часто упрекают, что Народная армия была слаба потому, что Самара ввела в нее порядки времен Керенского. Да, Положение о службе в Народной армии, выработанное наспех в тонах 1917 года лишь для того, чтобы не испугать левые элементы и не затягивать решения, конечно, не отвечало принципам вполне здорового устройства армии. Но ведь это был 1918 год на Волге, где революционный угар еще далеко не прошел и где крутое писаное возвращение к обычным старым порядкам могло возбудить разговоры и рознь. Один вопрос о погонах сыграл бы большую роль, как сыграл, по-моему, вообще в дальнейшей борьбе. «Погоны, золотопогонники» – это было сильным агитационным средством большевиков в низах. Для добровольцев же, сразу устремившихся в дело, это Положение не имело никакого значения, ибо эти части сразу же, без всяких писаных приказов, ввели свою неписаную дисциплину – смесь прежней и своей добровольческой. С этой дисциплиной части дрались с большевиками четыре года и жили еще недавно в Приморье; она была основана на взаимном доверии и понимании. По объявлении мобилизации и с формированием новых частей Положение было изменено и введены большею частью прежние уставы, но разве это помогло делу, когда начались трудные дни на фронте? От введения прежних уставов дисциплина в новых частях Народной армии не поднялась, ибо в них были и офицеры, и солдаты призванными и мобилизованными. И те и другие помнили еще 1917 год, помнили все перемены власти; первые поэтому держались осторожно – выжидательно, а вторые вообще не склонны были воевать. Нужны были талантливые подготовленные командиры, чтобы взять в руки и тех и других, а таких командиров не отыскали; времени же на подготовку командного состава не хватило, да кроме того, фронт требовал все лучшее себе.
Раздаются голоса, что распоряжалась на фронте молодежь, а старые опытные военные игнорировались. Это неправда. Были пробы назначения заслуженных военных и на боевые участки, и для работы по подготовке войск. Ничего не вышло. Люди совсем не могли работать в необычной обстановке и поневоле устранялись. После взятия Казани в Самару прибыл весь состав академии со слушателями. Мы возлагали на него большие надежды, но для фронта получили очень мало – и то слушателей.
Власть обвиняется в том, что создавала гвардию из эсеров в виде «батальона Учредительного собрания» только для охраны. Тут не все правильно. Эсеровская дружина в первые дни Самары часто выполняла задания штаба – боевые и ответственные. Правда, что охрана комитета была из своих, правда, что у дверей Чернова в гостинице стоял часовой, но правда и то, что зачатки батальона Учредительного собрания прикрывали отход из Самары и позже, когда чехи ушли, стойко дрались на фронте. Был один момент, когда они одни оставались на направлении Уфа – Самара. Раздаются упреки в излишней свободе печати в Самаре; это совсем не мешало, пока было благополучно на фронте, а когда стало неблагополучно, то не спасли и особые меры по охране внутреннего порядка, и работа различных контрразведок.
4. Без чехов выступления бы не было. Чехов обвиняют как бы в вовлечении в невыгодное дело русских. Но почему же так везде единодушно приветствовали появление чехов и изгнание большевиков? Ведь в первый момент даже неизвестно было, на сколько времени они останутся. Выходит, что мы сами бросались в опасность очертя голову и сами ухватились за первую возможность выступления. Не будь этого выступления, многие бы еще долго решали, как лучше, то есть открыто задраться или же стараться быть зрителями происходящего; в конечном результате оказались бы в руках большевиков. Чехов обвиняют в плохой работе на фронте в последнее время, а затем в уходе совсем. Кто виноват в этом уходе, сказать трудно, но мы знаем, что чешское командование на Волжском фронте жило всецело интересами фронта, болело неудачами и вкладывало в работу всю свою энергию и умение. Имена Чечека, Швеца, Воженилека всегда будут произноситься с уважением теми, кто вместе работал с ними на Волге, кто видел их и в дни успеха, и в дни неудач. А сколько легло неизвестных нам чехов у Самары, Сызрани, Казани, Симбирска, Николаевска, Марьина. Ведь действия против большевиков, особенно в последнее время, вовсе не были безопасными.
В. Вырыпаев21
Каппелевцы22
Вместо предисловия
Многим приходилось слышать о каппелевцах, многие знают, что каппелевцы в конце 1919-го и в начале 1920 года совершили небывалый в истории Аедяной поход, в страшную стужу преодолевая снежные ураганы и метели, поливая своею кровью и усеивая трупами всю дорогу, начиная от Волги, по необъятным просторам приуральских степей, через горы Урала, прокладывая себе дорогу в глубоких снегах непроходимой сибирской тайги, через трескучий лед сурового Байкала и через неприветливое зимой Забайкалье.
Уйдя в Приморье и, наконец, не выдержав напора во много раз превосходившего их численностью врага, каппелевцы покинули пределы Родины, рассеявшись по всему земному шару, разбитые, но не побежденные, потому что они верили в свое правое дело, и ни одной минуты не сомневаются, что пройдут годы и, может быть, десятки лет, – русский кошмар кончится и Россия снова будет процветать, заняв надлежащее место среди других стран. Своими воспоминаниями я хочу, насколько смогу, осветить сущность каппелевской борьбы и ту глубокую веру в Россию, вложенную в сердца каппелевцев их вождем, которая выражена в простых словах несложной русской солдатской песенки:
Когда наш Каппель умирал,Любить Россию он завещал.Эти скромные воспоминания посвящаются его незабвенной памяти.
Наш знаменитый профессор-историк генерал Н.Н. Головин незадолго перед смертью Великого князя Николая Николаевича спросил его: «А как писать о России?» Великий князь ответил: «Россия может освободиться только тогда, когда мы о ней будем говорить правду, одну лишь правду!» Как рядовой участник Белой борьбы, в своих кратких воспоминаниях я буду точно держаться этого завета – буду писать правду, как бы горька она подчас ни была.
В Самаре до прихода чехословаков
В начале 1918 года в Самаре было самое неопределенное положение. Благодаря умеренности председателя революционного трибунала (Куйбышева) большевики держали себя довольно скромно, если не считать некоторых реквизиций и того, что наиболее видные представители самарской буржуазии за невнесение возложенной на них денежной контрибуции попали в тюрьму. Правда, посидели они недолго, неделю с небольшим, потом, поторговавшись до сходной суммы, уплатили ее и были выпущены до следующего заключения и следующей контрибуции.
Этот факт взыскания контрибуции был, конечно, неприятен, но затрагивал лишь незначительный круг населения. Однако на митингах ультралевыми ораторами произносились уже довольно смелые выкрики о всемирной революции, о пожертвовании всей страной ради 3-го Интернационала, о классовой борьбе и т. п.
А одна наиболее ретивая большевичка, товарищ Коган, настойчиво рекомендовала сейчас же начать классовую войну. Для этого она предлагала сорганизовать небольшие, хорошо вооруженные отряды по 12–15 красногвардейцев. Эти отряды, наметив себе буржуазные дома, должны были делать ночные налеты и истреблять всех живущих в этих домах, включительно до грудных младенцев. По ее глубокому убеждению, ребенка буржуазных родителей перевоспитать невозможно: все равно, рано или поздно, а буржуазная кровь скажется.
Председатель революционного трибунала товарищ Куйбышев, тот самый, чьим именем теперь город Самара называется, возразил ей:
– Хорошо, сегодня в ночь мы истребим таким образом жителей в 10–15 домах, а завтра тысячи таких домов восстанут против нас…
От подобных угрожающих выкриков, как Коган, а также от доносившихся отовсюду слухов о большевистских бесчинствах и произволе большинство жителей в Самаре как-то притихли и попрятались по своим норам. Многие избегали посещать такие митинги.