1937
Шрифт:
Такая линия прямо вытекала из сталинской международной стратегии. «Единственной неожиданной особенностью испанской ситуации, вызвавшей массу недоразумений за пределами страны,— писал Оруэлл,— было то, что коммунисты занимали в рядах правительства место не на крайне левом, а на крайне правом фланге. В действительности ничего удивительного в этом не было, ибо тактика коммунистических партий в других странах, прежде всего во Франции, со всей, очевидностью показала, что официальный коммунизм следует рассматривать, во всяком случае в данный момент, как антиреволюционную силу. Политика Коминтерна в настоящее время полностью подчинена… обороне СССР, зависящей от системы военных союзов… Ключ к линии коммунистической партии любой страны — военные связи — настоящие или потенциальные — этой страны с Советским Союзом… Коммунистическая „линия“ в Испании совершенно очевидно зависела от того факта, что Франция,
Такая политическая стратегия и тактика вызвала отчуждение множества потенциальных борцов от испанской гражданской войны. «После того как война в Испании превратилась в „войну за демократию“,— подчёркивал Оруэлл,— стало невозможным заручиться массовой поддержкой рабочего класса зарубежных стран. Если мы готовы смотреть в лицо фактам, мы вынуждены будем признать, что мировой рабочий класс относился к войне в Испании равнодушно. Десятки тысяч прибыли в Испанию, чтобы сражаться, но десятки миллионов апатично остались позади. В течение первого года войны в Англии было собрано в различные фонды „помощи Испании“ всего около четверти миллиона фунтов, наверное, вдвое меньше суммы, расходуемой еженедельно на кино. Рабочий класс демократических стран мог помочь своим испанским товарищам забастовками и бойкотом. Но об этом не было даже речи. Рабочие и коммунистические лидеры во всех странах заявили, что это немыслимо; они были несомненно правы — ведь они в то же время во всю глотку орали, что „красная“ Испания вовсе не „красная“. После первой мировой войны слова „война за демократию“ приобрели зловещее звучание. В течение многих лет сами коммунисты учили рабочих всего мира, что „демократия“ — это всего навсего более обтекаемое определение понятия „капитализм“. Сначала заявлять: „Демократия — это обман“, а потом призывать „сражаться за демократию“ — тактика не из лучших».
«Если бы коммунисты, поддержанные Советской Россией с её колоссальным авторитетом, обратились к рабочим мира во имя не „демократической Испании“, а „революционной Испании“,— добавлял Оруэлл,— трудно поверить, чтобы их призыв не встретил бы отклика» [840].
Гротескность ситуации, сложившейся в испанской войне, Оруэлл усматривал в том, что коммунисты «показали, что они готовы идти значительно дальше, чем либералы, в охоте на революционных лидеров» [841].
Именно по этим причинам большинство антифашистов в Испании и в других странах не отдавали себе адекватного отчёта в том, что же действительно происходит в ходе гражданской войны. Компартия Испании в 1937 году увеличила свои ряды до 250 тыс. членов. Это было больше, чем численность других левых партий. «Число членов коммунистической партии неимоверно возросло, но прежде всего за счёт выходцев из средних слоев — лавочников, чиновников, офицеров, зажиточных крестьян и т. д… Коммунисты пришли к власти и привлекли массы людей, отчасти потому, что средние прослойки поддержали их антиреволюционную политику, но частично и потому, что коммунисты представлялись единственной силой, способной выиграть войну. Советское оружие и отважная оборона Мадрида частями, которыми командовали главным образом коммунисты, превратили их в героев в глазах всей Испании. Кто-то сказал, что каждый советский самолет, пролетавший над нашими головами, служил делу коммунистической пропаганды» [842].
Вместе с тем сохранялась возможность консолидации коммунистических и иных левых сил, не принадлежащих к Коминтерну. Именно эта возможность, пугавшая Сталина, объясняет во многом причины чудовищного террора, развязанного в 1937 году в Испании.
Среди независимых революционных партий, выступавших активной самостоятельной силой в испанской войне, ведущее место принадлежало ПОУМу, возглавляемому видным деятелем рабочего движения Андресом Нином. Вопреки утверждениям сталинистов, именовавших ПОУМ «троцкистской партией» [843], ПОУМ примыкал к движению IV Интернационала лишь до 1933 года, а затем откололся от него. Исключив троцкистов из своих рядов, он продолжал сохранять критическую позицию по отношению к сталинизму.
Андрес Нин, занимавший пост министра юстиции в автономном правительстве Каталонии, в молодости провёл девять лет в Москве, где работал генеральным секретарём Интернационала красных профсоюзов. После разрыва с Коминтерном Нин в 1931—1933 годах поддерживал с Троцким дружескую переписку, которая затем прервалась из-за политических разногласий между ними.
Отмечая, что ПОУМ, отмежевавшийся от IV Интернационала, поддерживает реакционные гонения на «троцкистов», а его вожди «клянутся и извиняются на каждом шагу: „Мы не за Четвёртый Интернационал, мы не троцкисты“», Троцкий писал: «Вне линии Четвёртого Интернационала есть только линия Сталина — Кабальеро. Руководство
В статье «Возможна ли победа в Испании», написанной в апреле 1937 года, Троцкий отмечал, что сталинисты и буржуазные либералы заявляют: «Победа армии Кабальеро над армией Франко будет означать победу демократии над фашизмом, т. е. победу прогресса над реакцией». Такие суждения затушевывали классовый характер событий в Испании и прежде всего тот факт, что «власть уже сегодня находится в руках военных агентов и бюрократии в союзе со сталинцами и анархо-реформистами» [845]. Победу в войне с франкистами, по мнению Троцкого, могло обеспечить только перерастание испанской революции из буржуазно-демократической в социалистическую. В условиях резкого полевения масс в Испании и во всём мире такая стратегия была способна привлечь на сторону республики значительно более широкие массы как в Испании, так и за её пределами.
Троцкий доказывал, что «затяжной характер войны есть прямой результат консервативно-буржуазной программы Народного фронта, т. е. сталинской бюрократии. Чем дольше политика Народного фронта сохраняет свою власть над страной и революцией, тем больше опасность изнурения и разочарования масс и военной победы фашизма» [846].
ПОУМ, способный стать серьёзным противовесом сталинизму на международной арене, занимал в решающих вопросах испанской революции колеблющуюся, половинчатую позицию. Правда, Нин предупреждал, что «революция отступает назад» и призывал к «углублению революции». Однако он не решался открыто противопоставить ПОУМ испанскому правительству. Характеризуя позицию лидеров ПОУМа, Троцкий писал, что они «жалобно уговаривают правительство встать на путь социалистической революции» [847].
Возлагая надежды на революционную перестройку ПОУМа, Троцкий обращался к этой партии с призывом: «Надо оторваться от мелкобуржуазных партий…Надо спуститься в массы, в самые глубокие и угнетённые низы… Надо неразрывно связать с ними свою судьбу. Надо научить их создавать свои собственные боевые организации — советы — в противовес буржуазному государству» [848].
Интересные свидетельства о взаимоотношениях Троцкого и ПОУМа были сообщены недавно бывшим поумовским активистом Бартоломе Коста-Амик. Он вспоминал, как в ноябре 1936 года в первый раз приехал из Каталонии в Мексику — во главе спортивной делегации, объезжавшей страны Европы и Америки с пропагандистской миссией: призывом к поддержке борющейся республики. Во время этой поездки он встретился с Карденасом и передал ему просьбу руководства ПОУМа предоставить Троцкому политическое убежище. В 1937 году Коста-Амик трижды встречался с Троцким и вёл с ним подробные беседы. «События в Испании Троцкого очень интересовали,— вспоминает он.— К тому же, наша каталонская партия оказалась первой в мире марксистской партией, которая выступила против печально известных „московских процессов“, устроенных Сталиным для расправы над своими политическими противниками. Нет, троцкистами мы не были и даже категорически расходились с Троцким по многим вопросам. Но мы не могли принять и сталинизм, пытавшийся подмять под себя всё мировое революционное движение».
Троцкий запомнился испанскому революционеру «очень уверенным в себе, в своей правоте. Наша партия была немногочисленная, тем не менее Троцкий считал, что мы непременно должны брать власть в Испании. Я доказывал, что это абсурдно и что нельзя проводить параллель между Испанией и той Россией, в которой большевики совершили революцию. Он отвечал со свойственным ему жаром, очень эмоционально… Вместе с тем, несмотря на его горячность в спорах, Троцкий показался мне сердечным и обаятельным человеком. Несомненно, это была выдающаяся личность, и я, признаться, перед ним тушевался. А расстались мы очень тепло» [849].
Отвечая на суждения о неспособности ПОУМа взять в свои руки власть из-за малочисленности этой партии, Троцкий писал: «Сколько членов имеет ныне ПОУМ? Одни говорят 25 тысяч, другие — 40 тысяч (в феврале 1917 года большевистская партия насчитывала 24 тыс. членов.— В. Р.). Этот вопрос не имеет, однако, решающего значения. Ни 25 тысяч, ни 40 тысяч сами по себе не могут обеспечить победу… 40 тысяч членов, при шатком и колеблющемся руководстве, способны только усыпить пролетариат и тем подготовить катастрофу. Десять тысяч, при твёрдом и проницательном руководстве, могут найти дорогу к массам, вырвать их из-под влияния сталинцев и социал-демократов, шарлатанов и болтунов и обеспечить не только эпизодическую и неустойчивую победу республиканских войск над фашистскими, но и полную победу трудящихся над эксплуататорами. Испанский пролетариат трижды доказал, что он способен одержать такую победу. Весь вопрос в руководстве!» [850]