1942 - 94
Шрифт:
– Видите ли, уважаемый Николай Владимирович. Я, мягко сказать, не совсем то звено, что могло бы решить проблемы с поставкой оборудования. У меня есть начальство...
– Знаю я ваше начальство, - перебил его хозяин кабинета.
– Они только и ждут, пока свободный союз будет порабощен немецким оккупантом! А там, там они поделят свои куски пирога. Но, фиг вам! Не дождетесь!
Для пущей убедительности он предоставил перед носом Серова увесистую фигу.
– Я понял, - рассматривая ее, произнес тот.
– Так и доложу начальству.
– Уж извольте!
На этом разговор был исчерпан.
" Неужели тут все такие фанатики своего дела?"- думал он, спускаясь по широкой лестнице устланной ярко-алой ковровой дорожкой. Если так, то все что писалось в трактатах по истории двадцатого века сущая
Миновав тяжелую дубовую дверь министерства, Серов огляделся: начался мелкий дождь и мокнуть, шагая по улице, совсем не хотелось. В пятидесяти метрах стоял извозчик. Он явно скучал в ожидании клиента, кимаря на облучке. Подняв воротник дорогого замшевого пальто, направился к повозке. В этот момент к краю дороги подкатил черный лимузин, задняя дверь распахнулась, крепкие руки ухватили, затащили в салон и, знакомый голос произнес:
– Вот мы и встретились!
Глава двенадцатая.
Украина. 1942 год.
Дышать было тяжело. Что-то сильно давило на грудь, мешая легким расправиться, вдохнуть полный объем воздуха. Угодливое сознание впрыснуло в мозг воспоминания об ароматах утреннего луга, яркие картинки соснового бора за околицей родной деревни, где в детстве собирал крепкие боровики, но на самом деле пахло только порохом и прелой землей. Он умер и его похоронили? Скорее нет: сквозь полутораметровую толщу земли, насыпанную поверх крышки гроба, света точно не увидишь. А тут, если открыть глаза, можно было увидеть его блеклые лучи. Еще раз глубоко вздохнул и, поперхнувшись, согнулся, приняв сидячее положение. Сильный кашель сотряс все тело, перейдя вскоре в рвотные позывы. Спустя несколько минут, к очищенному от остатков ужина и свежей земли организму вернулось сознание. В голове гудело. Оглядевшись вокруг, Наумов ужаснулся. Еще совсем недавно здесь рос молодой ивняк, теперь же было свежевспаханное поле. Только чудом он остался жив под столь обильным градом немецких бомб. Видимо сильно насолил немчуре. При этой мысли стало немного легче: не зря уcтроил ночную заварушку. Теперь вся округа в радиусе десятка километров знает об их присутствии. Попытался подняться на ноги, но его повело и, он еще раз ощутил запах прелой земли, уткнувшись в нее носом. Налицо были все признаки контузии, но лежать в чистом поле, выпятив зад было опасно. Не дай бог, немцы выпустят собак; тогда пиши - пропало. Убежать от них в таком состоянии он точно не сможет. Растянувшись на земле, словно медуза на солнышке, принялся ждать, что будет дальше. Спина онемела и зудела, будто в нее впились несколько ядовитых насекомых.Часа два (по ощущениям), ничего не происходило. За это время Наумов уже достаточно пришел в себя, восстановив около семидесяти процентов чувствительности организма. Но, ни лая собак, ни гортанного возгласа "Stehen Schweinauf!"(Вставай, свинья!), так и не услышал. Усталость взяла свое и он "вырубился".
Где-то в стороне натужно взревел двигатель. Сквозь пелену полуобморочного сна он показался очень громким, и Иван инстинктивно вжался в землю, пытаясь пустить в нее корни. Но его вырывали, вместе с корнями.
– - Отпустите, гады!
– взревел он, разбрасывая неприятеля.
– Не отпущу земли русской!
В ответ его нашлепали по щекам и, кто-то со среднерусским говором, спросил:
– - Ты, что парень, белены объелся?
Наумов открыл глаза. Вокруг него стояли несколько человек в расстегнутых фуфайках. Под ними виднелись промасленные робы и рваные тельняшки. Позади, тарахтя дизелями, коптили небо два гусеничных трактора оборудованные плугами со следами свежей земли.
– - Свои!
– улыбнулся Наумов и, вновь потерял сознание.
Пробуждение было мучительным.
В голове звенело, тело сводило судорогой, а во рту стоял неприятный привкус меди. К тому же, было прохладно, и поясница затекла от долгого лежания. Он повернулся на бок и застонал: онемевшие мышцы дали о себе знать.
– - Лежи, косатик, не шевелись!
– велел незнакомый женский голос.
– Нельзя тебе шевелиться. Еще не все осколки из спины вытащили.
– - Где я?- пытаясь оглядеться, спросил Иван.
– - В надежных руках, - пояснил тот же голос.
– И нечего глупых вопросов задавать!
– - Где я?
– - Ну, что ты заладил?- теплая, мягкая рука легла на лоб. Сразу стало спокойно и, как-то, по-домашнему. Такое бывало только в далеком детстве, когда морозными зимними вечерами, нагулявшись с соседскими мальчишками, Иван приходил домой весь сырой с ног до головы, скидывал облепленные снежными окатышами валенки и куртку с шапкой, и шел пить горячий, ароматный чай из самовара. С пирогами. Тогда бабушка точно так же прикладывала руку к его лбу и заботливо спрашивала: "Не простыл, косатик?" А он и не простывал: рос здоровым и крепким мальчиком, радуя бабку и мать. Еще с самого детства он понял, что не может их подвести, так как, являлся единственным продолжателем рода Наумовых. Дед умер от ран великой войны еще в пятидесятых, а отец, кадровый офицер-десантник, знаток нескольких языков, переводчик, сгинул где-то на необъявленной войне. Даже тела не привезли, хорошо хоть пенсию выплачивали, иначе было бы совсем тяжко. Времена были трудные, да и возможно ли иначе, на скромную зарплату сельского учителя?
Сейчас он не мог понять, где находится. Трудно было отделить сон от яви. В голове все перемешалось усугубляя и без того мучительную боль. Село Шаро-Аргун, блокпост, Германия, партизанский отряд: что из всего этого было на самом деле? Где же он сейчас находится? Когда стало немного легче, и туман перед глазами почти рассеялся, Наумов обнаружил, что находится в обычной деревенской избе, достаточно просторной, но бедно обставленной. Пара деревянных скамеек, небольшой шкаф с посудой, стол и сундук, потемневший от времени стоящий в углу под иконами- вот и все убранство. Единственной значимой вещью была большая русская печь, с белыми, покрытыми известью боками. Она занимала почти четверть комнаты и смотрелась очень грозно, напоминая чудо-печь из тридевятого царства, куда попал один маленький лентяй из старого советского мультфильма. Все будто словно в сказке, но, доброй волшебницы, обладательницы мягкой руки на месте не оказалось; только пустая табуретка у изголовья его кровати. Зато, словно по взмаху волшебной палочки, распахнулась дверь, и в комнату ввалились два молодца. На лица не одинаковы, зато в идентичной военной форме и с винтовками одной модели. По синим галифе, и такого же цвета фуражкам, Иван понял, что это сотрудники НКВД. Калейдоскоп в голове сложился в очередную замысловатую картинку. Вот только была ли она правильной?
Следом за ними в комнату вкатился человек в сером костюме с черной кожаной папкой зажатой подмышкой. Именно вкатился: по-другому сказать было нельзя, настолько он был толст и мелкоросл. Красное лицо и глаза навыкате выдавали в нем карьериста пытающегося возместить свои природные недостатки рвением по службе. Оказавшись посреди комнаты он огляделся и, переместив папку из под правой руки под левую, заявил:
– - Вставайте, вы арестованы!
Сказано это было настолько безапелляционно, что Иван даже и не подумал сопротивляться. К тому же он уже перестал чему-либо удивляться, кочуя из плена в плен. Попытался подняться, но сильная боль в спине помешала этому. Застонав, откинулся обратно на кровать.
– - Что вы делаете, ироды?- вбежавшая в комнату женщина взмахнула руками и растолкала служивых.
– Не видите разве, что человек раненый!
Она подошла к лежащему на кровати Наумову, и заботливо поправив подушки, уселась рядом, прикрыв его своим худым телом. Видимо это была та самая добрая волшебница, что накануне ухаживала за ним.
– - Не отдам, пока на ноги не поставлю.
– - Хватит дурочку валять, Тимофеевна!
– толстяк достал из кармана брюк грязный носовой платок и вытер лоб.
– Ты и так уже все границы перешла. А вдруг это немецкий шпион?
– -Шпиен, не - шпиен, а для меня он в первую очередь живой человек, да и не похож он на супостата, -заявила она.
– Вам бы всех во враги записать, да к стенке поставить!
– - Ох, смотри старая, договоришься!
– погрозил пальцем коротышка.
– До греха доведет язык твой!
– - Ты о моих грехах не печалься. Какие есть - все замолю, а ты, боюсь, грехов своих даже в пекле адовом не обожжешь!
– - Тфу на тебя, - в сердцах сплюнул толстяк.
– Недолго тебе осталось проповеди свои читать. Скоро и до тебя доберусь!