1953. Роковой год советской истории
Шрифт:
Для придания правдоподобности своим измышлениям Рюмин использовал заявление врача Тимашук, поданное ею еще в 1948 году в связи с лечением А. А. Жданова, которое было доложено И. В. Сталину и тогда же было направлено им в архив ВКП(б)…»
В этом документе вышла забавная вещь - столкнулись два разнонаправленных потока дезинформации. Цель у них одна - обелить Игнатьева, но в одном случае собак вешают на Рюмина, в другом - на Сталина. Вышла форменная ерунда. Во-первых, если Сталин отправил письмо в архив ВКП(б), то откуда его взял Рюмин? Кто ему передал сию эпохальную жалобу? Выбор невелик - или Сталин, или Игнатьев. Но тогда в чем вина Рюмина?
Ладно, тут мы ответ как-нибудь измыслим. Допустим, в ходе проверки Лечсанупра раскопали материалы совещания от 6 сентября, вызвали Тимашук, у нее была копия и пр. Но ведь есть и «во-вторых»: если Сталин знал о письме и отправил его в архив, то почему генерала Власика в декабре 1952 года обвиняли в том, что он скрыл заявление Тимашук, не сообщив о нем «наверх»? В общем, снова вранье…
Я даже могу рассказать, как такие вещи получаются. Когда пишешь какой-нибудь заказной материал, в ходе согласования заказчик сплошь и рядом указывает - мол, надо вставить то-то и то-то… Можно с ним спорить, доказывать, что получится хуже, а можно махнуть рукой и послушаться. В конце концов, он бабки платит, так что право имеет. Эту бумагу и так делал исполнитель невеликой квалификации (либо откровенный саботажник), а когда ему от заказчика велели вставить еще кусочек, он не стал спорить и послушно вставил. Что, ему больше надо, чем идеологическому сектору ЦК?
…Впрочем, дальше еще интересней:
«Заручившись на основе сфальсифицированных следственных материалов санкцией И. В. Сталина на применение мер физического воздействия к арестованным врачам, руководство МГБ ввело в практику следственной работу различные способы пытки, жестокие избиения, применение наручников, вызывающих мучительные боли, и длительное лишение сна арестованных…»
Почему это интересно? Потому что когда мы пытаемся сориентироваться во времени, то получаем совершенно неожиданные результаты.
4. Возьмем еще одно свидетельство: письмо доктора Егорова Берии от 13 марта 1953 года.
Цитата 8.8. «…Я поставил подпись, поскольку не видел иного выхода в этих невыносимых условиях, и как только я это сделал, мои отношения с Рюминым резко изменились… Если раньше он угрожал мне пытками… то теперь… его лицо выражало неприкрытую радость…
…Но на следующий день они снова стали меня бить. Не он лично, это делали другие в его присутствии… После таких, кажется двух, избиений Рюмин спросил: "Будешь ты, предатель, говорить?"…»
Брент и Наумов, люди чрезвычайно дотошные и скрупулезные, пишут, что избиения арестованных начались12 ноября 1952 года. Рюмин в своих показаниях от 18 марта 1953 года утверждает:
Цитата 8.9. «Министр вызвал меня 12 ноября. Он разговаривал со мной на повышенных тонах о телефонной беседе с товарищем Маленковым, который отдал ему приказ бить врачей смертным боем. Вскоре я спустился в тюрьму к Миронову, где они стали бить Василенко, Виноградова и запугивать Егорова в кабинете Миронова».
В середине избиения Василенко его вызвал Игнатьев и показал приказ о снятии с должности.
Даже если эти показания подделаны (коль скоро к пыткам пристегивают Маленкова, есть основания подозревать, что бумага была изготовлена после 1957 года), то уж всяко не в пользу Рюмина. Тем не менее получается нечто странное. Егоров пишет, что избивали его в присутствии Рюмина, причем утверждает, что били снова, то есть не в первый уже раз. А ведь допрашивать «с пристрастием» начали 12 ноября, а 13-го Рюмина сняли. На долгие допросы просто не остается физического времени. Их могло быть максимум два - вечером 12-го и утром 13 ноября."
Но в таком случае, кто входил в «руководство МГБ», которое «ввело в практику различные способы пытки»? Заместитель Рюмина, и.о. начальника следчасти Соколов, которые даже не имел должности замминистра? Первые замы Игнатьева - опытнейшие чекисты Гоглидзе и Огольцов? С ними вообще такая ведьмина пряжа получается, что этим вопросом надо заниматься особо. Одно ясно совершенно точно: если верны данные Брента и Наумова, что пытки начались 12 ноября, то «вводить в практику» их мог кто угодно, кроме Рюмина, покинувшего органы в середине следующего дня.
5. Пойдем далее. Занятную вещь пишет «Рюмин» в «объяснении по поводу снятия с должности» (это тот документ, который начинается «поэмой в прозе»). Цитирую:
Документ 8.3. Продолжение
«Еще большая моя вина состоит в том, что я, как справедливо нам было сказано, боялся запачкать руки при допросах опасных государственных преступников. Первый период после происшедших событий в прошлом году в МГБ СССР я считал, что такой метод в следствии исключен, и постоянно требовал от следователей творческой, инициативной работы, сбора документов, уличающих в преступлениях врагов, активной наступательной тактики при допросах, как обо всем этом сказано в наставлении следователю.
Я не говорил следователям, как они должны поступать в том случае, если опасный государственный преступник не сдается».
Дальнейший текст я привожу с купюрами, которые потом заполню.
«При расследовании дела Абакумова, а особенно дела террористов-врачей я понял, что крайние меры в таких случаях необходимы и что мой взгляд… неправильный.
После этого я вынашивал мысль о том, что мне необходимо написать в ЦК свои предложения… В данном случае из-за боязни того, что мой поступок кому-то не понравится, я не осуществил своих намерений, но, как и всегда бывает, нас не стали ждать и справедливо поправили».
И что же получается, исходя из этого документа? А получается, что Рюмин вообще был против пыток! Между тем письмо явно фальшивое - и потому, что это образчик высоколитературного рюминского стиля, и, самое главное, по причине того текста, который содержится на месте купюр. Тем не менее сами фальсификаторы, ни в коей мере не расположенные обелять Рюмина, пишут, что он только собирался применять эти методы. В самом худшем варианте, если мы поверим письму Егорова, получается, что все рюминские зверства ограничиваются одним-единственным допросом, во время которого он ухитрялся присутствовать одновременно в трех местах.