1972. Миссия
Шрифт:
Лавка Фишмана была совсем маленькой. Почему лавка, а не магазин? Да именно потому, что очень маленькая. А кроме того, на ней была надпись на русском языке: «Антикварная лавка». Интересно, на кого он тут рассчитывет продавая свой антиквариат, всех этих фарфоровых кошечек, собачек, самовары и саратовские гармошки? Кому они нужны здесь, в Америке? Ощущение такое, что этот человек хочет сохранить видимость того, что живет он полноценной жизнью – такой, какой когда-то и хотел жить в благословенной Америке. Но вряд ли пределом его мечтаний была крохотная лавчонка и закуток в дальнем углу, где он спаивал оторвавшиеся звенья цепочек и наносил на кольца надпись: «Софочке от Марика на память».
Типичная судьба эмигранта, не нашедшего себе достойного места в чужой стране и яростно набрасывавшегося на тех, кто посмеет ему сказать, что он допустил глупость в тот момент, когда принял к исполнению свою дурацкую мечту об эмиграции в эту жестокую «страну чистогана». Не наше это все, чужое. И если я добился успеха в этой стране, то все равно – она мне чужая. Я лично ощущаю себя чем-то средним между Штирлицем, работающим под прикрытием офицера СД, и работягой, приехавшим заколачивать деньгу вахтовым методом.
Нет, я не осуждаю жителей этой страны за то, что они живут так, а не как-то иначе – да пусть себе живут как хотят! Лишь бы моей стране не гадили. А люди здесь живут разные – есть плохие, как те, кто пытался меня убить, и есть хорошие, которые за меня встанут стеной, если придется. И моя миссия – сделать так, чтобы хорошие люди моей страны не схватились в смертельной схватке с хорошими людьми этой страны. По крайней мере – я так это понимаю, эту самую свою миссию.
Ольга была на месте, за прилавком. И самое интересное – она читала мою книгу. Одну из книг серии «Нед», по-моему, четвертую книгу. Увидела меня, отложила и закрыла книгу (отсюда я и узнал о том, что это за книга), и с заученной милой улыбкой поднялась мне навстречу. Потом ее брови поднялись от удивления, и она вдруг ойкнула, покраснев, как девчонка, и так же по девчачьи коснувшись пальцами руки своих смуглых гладких щек.
– Здравствуйте! А я вас сразу-то и не узнала! А потом поверить не могла, что это именно вы! А фото-то вот оно, на обложке!
– Богатым буду, раз не узнали – усмехнулся я, и не откладывая дело в долгий ящик, предложил – может быть покажете свое умение? Есть возможность?
– Да, конечно! – Ольга выудила откуда-то печатную машинку, быстро, привычным движением заправила в нее лист и оглянулась на меня – Диктуйте!
Я подумал секунду и стал выдавать вслух кусок текста, готовый к тому, чтобы вставить его в очередную книгу «Гарри». Ольга затрещала на машинке – да так быстро, так ловко, что я невольно ею залюбовался. Ей-ей, на ноутбуке она бы работала еще быстрее, но и тут девушка выдавала просто чудесный результат – она работала вслепую, всеми пальцами, и успевала записать все, что я говорил без всякого усилия и каких-либо напрягов. Ощущение было, будто я своим голосом запускаю печатного робота, пальцы которого мелькают с такой скоростью, что уследить за их движением сможет вовсе даже не всякий человек.
– Я могу еще быстрее, но тогда уже быстро начинаю уставать – слегка смущенно пояснила Ольга – А с такой скоростью могу печатать сутки напролет. Устану, конечно, но не так, чтобы очень.
– Языки какие знаете, кроме английского? – продолжал экзаменовать я.
– Французский, немецкий, испанский, португальский, китайский, японский, хинди… – застенчиво улыбнулась девушка – Могу говорить, могу и печатать – кроме китайского. Там с печатанием все сложно. Но читаю и говорю хорошо. И понимаю все, что говорят.
– Ничего себе! – невольно присвистнул я – Это как же вы столько языков изучили?! Где?!
– Говорят, у меня талант к языкам – пожала плечами девушка – Я могу выучить язык за несколько недель. Только зачем? Особой надобности как-то и не случалось. Мне хотелось читать книги в оригинале – я и выучила эти языки. А какие-нибудь суахили или вьетнамский – мне не интересны. Но понадобилось бы – я бы и их выучила.
– Вам сколько лет, Ольга?
– Двадцать пять – снова смутилась девушка – У меня сыну уже пять лет. Он сейчас с бабушкой… с моей мамой.
– Нам придется много ездить. Ребенок не помешает?
– Нет-нет, не помешает! – заторопилась Ольга – Он с бабушкой, ему с ней хорошо, а я… я все равно постоянно здесь, на работе. Света белого не вижу!
Ольга покосилась на отгороженный закуток, откуда уже выглядывала физиономия мужчины, и тихо мне пояснила:
– Папа! Постарайтесь его обаять, ладно?! У него сложный характер, но он хороший, очень хороший! Я не хочу его огорчать! Честно скажу вам – я и без его разрешения пойду к вам работать, не беспокойтесь, но очень прошу вас с ним поговорить, и пусть он мне разрешит. Мама за меня, а он вот уперся, и все тут! Говорит – не отдам дочь какому-то там боксеру! Чтобы он ей морду бил!
Ольга прыснула со смеху, и я тоже не удержался. Смеялась она заразительно – ямочки на щеках, полные губы, готовые раздвинуться в улыбке. Хорошая девчонка, как мне кажется. Не стервозная. Стерв я сходу вижу – они сразу или начинают манерничать, чтобы мне понравиться, или тут же показывают свой норов. Сьюзен – вот та настоящая стерва. Она это и не скрывает. А мужики для нее лишь средство для удовлетворения сексуальных потребностей, потом друзья, и потом деловые партнеры. Хотя… «деловых партнеров» я все-таки поставил бы на первое место. Если что американцы и американки умеют, так это ставить дело превыше всего – сделал дело, а потом хоть свальным грехом занимайся. Всем на тебя плевать. А если не сделал… никакая дружба и никакая любовь не спасет от увольнения.
– Доча, ты чего там стрекочешь? Кто пришел?
– Это к тебе, папа! – Ольга сделала мне «страшные глаза» – Поговори с человеком!
– Ко мне? Пусть проходит человек! – оживился мужчина, и я понимающе подмигнул Ольге, мол – все будет в порядке!
Лев Моисеевич Фишман был грузным человеком, выглядевшим старше своих пятидесяти лет. То ли из-за тучного сложения, то ли из-за испанской бородки, то ли из-за набрякших под глазами мешков, а может потому, что на его лице отражалась вся многовековая тоска гонимого всеми странами «богоизбранного народа» – как себя называют евреи. Вот если кто-то кроме цыган и умеет жить в чужом обществе, не врастая в него корнями и совершенно не ассимилируясь, так это точно евреи. Умеют они сохранить и особенную внешность, и образ жизни, и без всякого сомнения – образ своего мышления. Народ умный, народ дельный, но… своеобразный, и к ним тоже нужно привыкать особо – как к тем же кавказцам либо цыганам. Знаешь, как с ними общаться, как находить точки соприкосновения – все будет хорошо. Не знаешь… лучше все-таки знать. Нет народов плохих, есть люди, которые не умеют находить общий язык. За исключением жителей Сентинельских островов, которые убивают любого чужака, попавшего на их территорию.
Лев Моисеевич не был карикатурным «еврейским гусаром», одним из тех, кого показывают в комедиях или боевиках, и которые чаще всего выступают комическим персонажем («Мы, гусские, дгуг дгуга не обманываем!»). Речь старого петербуржца была правильной, литературной, голос – звучный баритон, а манеры выдавали в нем человека, привыкшего к уважению и даже почитанию. Эдакий профессор с кафедры медицины, либо биологии.
Однако фартук, похожий на фартук сапожника из фильма «Женитьба Бальзаминова» вносил некоторый диссонанс в образ университетского профессора, можно сказать принижал этот самый образ, опуская его до уровня простого гравера-ювелира из маленькой лавчонки забытого богом Брайтона. В общем – как не пыжься, а работяга ты, и есть работяга. Стоило ради этого уезжать со своей Родины? Ну да, да… гонения… никакой свободы… того и гляди посадят и все отнимут… как страшно жить! А теперь не страшно. Теперь ничего не отнимут. Теперь – все просто отлично! Ибо нечего отнимать!