1977. Три мушкетера (с иллюстрациями)

Дюма-отец Александр

Он возвратился на прежнее место; тишина и уединение начали внушать ему некоторую тревогу.

Пробило одиннадцать часов.

Д'Артаньян начал опасаться: уж и в самом деле не случилось ли с г-жой Бонасье что-нибудь недоброе?

Он три раза хлопнул в ладоши — обычный сигнал влюбленных; однако никто не ответил ему, даже эхо.

Тогда, не без некоторой досады, он подумал, что, быть может, ожидая его, молодая женщина заснула.

Он подошел к стене и попробовал было влезть на нее, но стена была заново оштукатурена, и д'Артаньян только напрасно обломал ногти.

В эту минуту он обратил внимание на

деревья, листва которых была по-прежнему посеребрена светом, и, так как одно из них выступало над дорогой, он решил, что, забравшись на сук, он сможет заглянуть в глубь павильона.

Влезть на дерево было нетрудно. К тому же д'Артаньяну было только двадцать лет, и, следовательно, он не успел еще забыть свои мальчишеские упражнения. В один миг он очутился среди ветвей, и сквозь прозрачные стекла его взгляд проник внутрь комнаты.

Страшное зрелище предстало взору д'Артаньяна, и мороз пробежал у него по коже. Этот мягкий свет, эта уютная лампа озаряла картину ужасающего разгрома: одно из оконных стекол было разбито, дверь в комнату была выломана, и створки ее висели на петлях; стол, на котором, по-видимому, приготовлен был изысканный ужин, лежал, опрокинутый, на полу; осколки бутылок, раздавленные фрукты валялись на паркете; все в этой комнате свидетельствовало о жестокой и отчаянной борьбе; д'Артаньяну показалось даже, что он видит посреди этого необыкновенного беспорядка обрывки одежды и несколько кровавых пятен на скатерти и на занавесках.

С сильно бьющимся сердцем он поспешил спуститься на землю; ему хотелось взглянуть, нет ли на улице еще каких-либо знаков насилия.

Неяркий приятный свет по-прежнему мерцал посреди ночного безмолвия. И тогда д'Артаньян заметил нечто такое, чего он не заметил сразу, ибо до сих пор ничто не побуждало его к столь тщательному осмотру: на земле, утоптанной в одном месте, разрытой в другом, имелись следы человеческих ног и лошадиных копыт. Кроме того, колеса экипажа, по-видимому прибывшего из Парижа, проделали в мягкой почве глубокую колею, которая доходила до павильона и снова поворачивала в сторону Парижа.

Наконец д'Артаньян, продолжавший свои исследования, нашел у стены разорванную дамскую перчатку. Эта перчатка в тех местах, где она не коснулась грязной земли, отличалась безукоризненной свежестью. То была одна из тех надушенных перчаток, какие любовники столь охотно срывают с хорошенькой ручки.

По мере того как д'Артаньян продолжал свой осмотр, холодный пот все обильнее выступал у него на лбу, сердце сжималось в ужасной тревоге, дыхание учащалось; однако для собственного успокоения он говорил себе, что, быть может, этот павильон не имеет никакого отношения к г-же Бонасье, что молодая женщина назначила ему свидание возле этого павильона, а не внутри его, что ее могли задержать в Париже ее обязанности, а быть может, и ревность мужа.

Но все эти доводы разбивало, уничтожало, опрокидывало то чувство внутренней боли, которое в иных случаях овладевает всем нашим существом и кричит, громко кричит, что над нами нависло страшное несчастье.

И д'Артаньян словно обезумел; он бросился на большую дорогу, пошел тем же путем, каким пришел сюда, добежал до парома и начал расспрашивать перевозчика.

Около семи часов вечера перевозчик переправил через реку женщину, закутанную в черную накидку и, по-видимому, отнюдь не желавшую

быть узнанной; однако именно эти особые предосторожности и заставили перевозчика обратить на нее внимание, и он заметил, что женщина была молода и красива.

Тогда, как и ныне, многие молодые и красивые женщины ездили в Сен-Клу, не желая при этом быть замеченными, но тем не менее д'Артаньян ни на минуту не усомнился в том, что перевозчик видел именно г-жу Бонасье.

При свете лампы, горевшей в хижине перевозчика, молодой человек еще раз перечел записку г-жи Бонасье и убедился в том, что он не ошибся, что свидание было назначено в Сен-Клу, а не в каком-либо другом месте, возле павильона г-на д'Эстре, а не на другой улице.

Все соединялось, чтобы доказать д'Артаньяну, что предчувствия не обманули его и что случилось большое несчастье.

Он побежал обратно; ему казалось, что, быть может, за время его отсутствия в павильоне произошло что-нибудь новое и его ждут там какие-то сведения.

Переулок был по-прежнему безлюден, и тот же спокойный, мягкий свет лился из окна.

И вдруг д'Артаньян вспомнил об этой немой и слепой лачуге, которая, без сомнения, видела что-то, а быть может, могла и говорить.

Калитка была заперта, но он перепрыгнул через плетень и, не обращая внимания на лай цепного пса, подошел к хижине.

Он постучался. Сначала никто не отозвался на стук. В хижине царила такая же мертвая тишина, как и в павильоне; однако эта хижина была его последней надеждой, и он продолжал стучать.

Вскоре ему послышался внутри легкий шум, боязливый шум, который, казалось, и сам страшился, что его услышат.

Тогда д'Артаньян перестал стучать и начал просить, причем в его голосе слышалось столько беспокойства и обещания, столько страха и мольбы, что этот голос способен был успокоить самого робкого человека. Наконец ветхий, полусгнивший ставень отворился или, вернее, приоткрылся и сразу же захлопнулся снова, едва лишь бледный свет небольшой лампы, горевшей в углу, озарил перевязь, эфес шпаги и рукояти пистолетов д'Артаньяна. Однако, сколь ни мимолетно было все это, д'Артаньян успел разглядеть голову старика.

— Ради бога, выслушайте меня! — сказал он. — Я ждал одного человека, но его нет. Я умираю от беспокойства. Скажите, не случилось ли поблизости какого-нибудь несчастья?

Окошко снова медленно отворилось, и то же лицо появилось в нем снова: только сейчас оно было еще бледнее прежнего.

Д'Артаньян чистосердечно рассказал старику все, не называя лишь имен; он рассказал, что у него было назначено возле этого павильона свидание с одной молодой женщиной, что, не дождавшись ее, он влез на липу и при свете лампы увидел разгром, царивший в комнате.

Старик слушал его внимательно, утвердительно кивая; потом, когда д'Артаньян кончил, он покачал головой с видом, не предвещавшим ничего доброго.

— Что вы хотите сказать? — вскричал д'Артаньян. — Ради бога, объясните, что все это значит!

— Ах, сударь, — отвечал старик, — ни о чем меня не спрашивайте, потому что, если я расскажу вам о том, что видел, мне не миновать беды.

— Так, значит, вы видели что-то? — спросил д'Артаньян. — Если так, — продолжал он, бросая ему пистоль, — расскажите… ради бога, расскажите, что вы видели, и даю честное слово дворянина — я сохраню в тайне каждое ваше слово.