1984. Дни в Бирме
Шрифт:
– Видеть тебя не мог, – признался он. – Хотелось тебя изнасиловать, а потом убить. Две недели назад я всерьез планировал размозжить тебе голову булыжником. Если хочешь знать, я думал, что ты как-то связана с Мыслеполицией.
Девушка радостно рассмеялась, очевидно услышав в этом признание своих актерских способностей.
– Только не Мыслеполиция! Нет, ты всерьез так думал?
– Ну, может, не именно так. Но по всему твоему виду… ты ведь такая молодая, цветущая и здоровая – ты понимаешь… я думал, что, наверное…
– Ты думал, что я примерный член Партии. Чиста в делах и помыслах. Знамена, парады, лозунги, игры, групповые походы – вся эта чушь. И ты считал, что будь у меня хоть малейший шанс, я бы сдала тебя как мыслефелона на верную смерть?
– Что-то вроде того. Большинство
– Все эта чертова гадость.
Она стянула с себя алый кушак молодежной лиги Антисекс и швырнула в кусты. Затем, словно вспомнив о чем-то, засунула руку в карман комбинезона и достала маленькую плитку шоколада. Она разломила ее надвое и дала половинку Уинстону. Еще не успев откусить, он уже понял по запаху, что это очень необычный шоколад. Темный и блестящий, завернутый в фольгу. Обычный шоколад тускло-коричневого цвета крошился и напоминал на вкус – если подбирать сравнения – дым горящего мусора. Но когда-то ему доводилось пробовать и шоколад, которым его угостили сейчас. Едва вдохнув его запах, он почувствовал, как в нем всколыхнулось какое-то смутное воспоминание, при этом сильное и тревожное.
– Где ты его достала? – поинтересовался он.
– На черном рынке, – равнодушно ответила она. – Вообще, конечно, с виду я именно такая. Хорошая спортсменка. Была командиром отряда Разведчиц. Три вечера в неделю занимаюсь общественной работой для лиги Антисекс. Сколько часов я потратила, расклеивая по Лондону их паскудные листовки… Всегда с транспарантами на парадах. Всегда такая радостная, берусь за любую работу. «Всегда вопи вместе с толпой» – так я это называю. Только тогда ты в безопасности.
Первый кусочек шоколада растаял у Уинстона во рту. Восхитительный вкус. Но где-то на периферии сознания мелькало воспоминание, очень сильное, но расплывчатое, словно он видел его боковым зрением. Он отогнал это ощущение, когда понял, с чем оно связано. С чем-то, что он хотел бы – и не мог – исправить.
– Ты очень молода, – сказал он. – Моложе меня лет на десять-пятнадцать. Что тебя могло привлечь в таком, как я?
– Что-то в твоем лице. Я решила испытать удачу. Я умею различать несогласных. Как только тебя увидела, сразу поняла: ты против них.
Они, по-видимому, означали Партию, и прежде всего Внутреннюю Партию. Джулия говорила о ней с такой издевкой и ненавистью, что Уинстону стало не по себе, хотя здесь они были в безопасности, насколько это вообще возможно. Что его поразило в девушке, так это грубость. Партийным ругаться не разрешалось, и сам Уинстон редко вставлял крепкое словцо – вслух, во всяком случае. Но Джулия, похоже, не могла упомянуть Партию вообще и Внутреннюю в частности, чтобы не присовокупить одно из тех словечек, что пишут мелом на заборах. Но его это не отталкивало. В ругани он видел бунт против Партии и партийных порядков, и это казалось чем-то естественным и здоровым, как всхрап лошади, унюхавшей прелое сено. Они ушли с прогалины и снова бродили под пестрой тенью, обнимая друг друга за талию, когда тропинка становилась достаточно широкой для двоих. Уинстон отметил, насколько податливей казалась ее талия без кушака. Они беседовали шепотом. Джулия предупредила, что за пределами прогалины лучше быть потише. Они добрались до опушки рощи, и Джулия его остановила.
– Не выходи наружу. Вдруг кто-нибудь увидит. За деревьями мы в безопасности.
Они стояли под кроной орешника. Солнечный свет, хоть и просеянный густой листвой, грел им лица. Уинстон посмотрел на лежавший впереди луг и застыл, пораженный: вид оказался знакомым. Он узнал его. Старое выщипанное пастбище с петляющей тропинкой и россыпью кротовых кочек. По дальнему краю неровной стеной тянулись вязы, чуть покачивая кронами на легком ветру, и густая листва колыхалась, словно женские волосы. Где-то неподалеку вне зоны видимости непременно должен был журчать ручей с зелеными заводями, в которых плещется плотва.
– Здесь есть где-нибудь ручей? – прошептал он.
– Верно, есть. На границе следующего луга, если точно. Там рыбы, большущие такие. Видно, как они замирают в заводях под ивами и шевелят хвостами.
– Это
– Золотая страна?
– Да так, неважно. Иногда мне снится такой пейзаж.
– Смотри! – шепнула Джулия.
Метрах в пяти от них, почти на уровне лиц, на ветку уселся дрозд. Возможно, он их не заметил. Они находились в тени, а он на солнце. Дрозд расправил крылья, потом аккуратно сложил, на миг склонил головку, словно поклонился солнцу, и начал выводить трели. В послеполуденном затишье птичья песня лилась удивительно громко. Уинстон и Джулия прильнули друг к другу, завороженные. Минута за минутой музыка лилась и лилась, с удивительными вариациями и никогда не повторяясь, словно бы дрозд вознамерился показать все свое мастерство. Иногда он замолкал на несколько секунд, расправлял и складывал крылья, затем раздувал крапчатую грудку и снова начинал петь. Уинстон смотрел на него с безотчетным трепетом. Для кого, для чего пела птица? Ни подруги, ни соперника поблизости. Что побуждало дрозда сидеть на опушке пустого леса и изливать свою песню в никуда? Уинстон снова подумал, что где-нибудь поблизости может быть скрытый микрофон. Они с Джулией только перешептывались, так что их не услышат, но зато различат птичье пение. Может, где-то далеко сидел и внимательно слушал жукоподобный человечек – слушал все это. Но постепенно поток музыки вытеснил из головы Уинстона все размышления. Мелодия словно омывала его с головы до ног, смешиваясь с солнечным светом, который струился сквозь листву. Он перестал мыслить и только чувствовал. Талия девушки под его рукой была податливой и теплой. Он повернул Джулию к себе, прижался грудью к груди, и ее тело словно вплавилось в его. Где бы ни скользили его руки, они словно гладили воду. Их губы соединились, совсем непохоже на первые жадные поцелуи. После поцелуев оба глубоко вздохнули. Даже такая малость спугнула дрозда, и он улетел, шурша крыльями.
Уинстон приблизился губами к уху девушки.
– Сейчас, – прошептал он.
– Не здесь, – прошелестела она в ответ. – Вернемся в укрытие. Там безопасней.
Похрустывая веточками, они в спешке вернулись на прогалину. Снова оказавшись в кругу молодых деревьев, Джулия повернулась к нему. Оба они часто дышали, но в уголках ее губ заиграла улыбка. Секунду девушка смотрела на него, а затем нащупала молнию своего комбинезона. И – да! – это случилось почти как в его сне. Почти так же быстро она сорвала с себя одежду и отбросила тем же великолепным жестом, словно перечеркнувшим целую цивилизацию. Ее тело сияло белизной на солнце. Но прежде чем изучать наготу, его глаза обратились к ее веснушчатому лицу с легкой и дерзкой улыбкой. Он опустился перед ней на колени и взял ее руки в свои.
– Ты занималась этим раньше?
– Конечно. Сотни раз… ну, десятки, уж точно.
– С партийцами?
– Да, только с партийцами.
– И из Внутренней Партии?
– Нет, не с этими скотами. Но многие из них были бы рады, будь у них хоть малейший шанс. Они не такие святоши, как делают вид.
Сердце его взыграло. Десятки раз она занималась этим – жаль, что не сотни… не тысячи. Все порочное вселяло в него дикую надежду. Как знать, может, Партия внутри давно прогнила, и ее культ усердия и самоотречения – это бутафория, скрывающая распад. С какой бы радостью он заразил их всех проказой и сифилисом! Что угодно, лишь бы разложить, ослабить, подорвать! Он потянул Джулию к себе, и она тоже опустилась на колени.
– Слушай. Чем больше было у тебя мужчин, тем больше я люблю тебя. Ты это понимаешь?
– Да, прекрасно.
– Ненавижу чистоту, ненавижу благочестие! Хочу, чтобы не было никаких добродетелей. Чтобы все были испорчены до мозга костей.
– Что ж, дорогой, тогда я должна тебе подойти. Я как раз испорчена до мозга костей.
– Тебе нравится заниматься этим? В смысле, не именно со мной, а сам процесс?
– Обожаю.
Даже больше, чем он надеялся услышать. Не просто любовь к одному человеку, но животный инстинкт, первобытное безраздельное вожделение – такая сила разорвет Партию на куски. Он повалил Джулию на траву в россыпь колокольчиков. На этот раз у него все получилось.