2008_1-2 (551)
Шрифт:
Булгакова мысль лихорадочно трещит. В декабре 1928 г. неожиданно умер профессор Бехтерев. Диагноз поставить не смогли, считали, что отравили. Мозги его решили поместить в Институт мозга и урну с прахом и мозг везли в двух купе. Булгаков присмотрелся и включил в роман мотив отрезанной головы Берлиоза, похищенной и затем превращённой в чашу на балу висельников у Воланда. Булгакова колбасило, заносило, оттопыривало.
Маяковский тем временем занёс его имя в «словарь умерших слов» («бюрократизм, богоискательство, бублики, богема, Булгаков»). Последний плохо относился к любимцу публики Маяковскому, «Клоп» которого шёл почти ежедневно. Хотя после смерти нашли запись: «Маяковского прочесть как следует».
Булгаков просился в Париж — изучать город, обдумывать план постановки пьесы «Бег». Писал: «Отказ в разрешении на поездку поставит меня в тяжелейшие условия для дальнейшей драматургической работы». Он думал, что его просьбу поддержит Горький. Не случилось.
Зато Сталин смотрел «Дни» не менее 15 раз. А вот как он отозвался о творчестве нашего нервного господина. Сталин, 2.02.1929 г. «Бег» есть проявление попытки вызвать жалость, если не симпатию, к некоторым слоям антисоветской эмигрантщины, — стало быть, попытка оправдать или полуоправдать белогвардейское дело. «Бег» в том виде, в каком он есть, представляет антисоветское явление. Впрочем, я бы не имел ничего против постановки «Бега», если бы Булгаков прибавил к своим 8 снам ещё один или два сна, где бы изобразил внутренние социальные пружины гражданской войны в СССР, чтобы зритель мог понять, что все эти по-своему «честные» Серафимы и всякие приват-доценты оказались вышибленными из России не по капризу большевиков, а по тому, что они сидели на шее у народа (несмотря на свою «честность»), что большевики, изгоняя вон этих «честных» сторонников эксплуатации, осуществляли волю рабочих и крестьян и поступили поэтому совершенно правильно».
«Почему так часто ставят на сцене пьесы Булгакова? — спрашивает Сталин — Потому, должно быть, что своих пьес, годных для постановки, не хватает. На безрыбье даже «Дни Турбиных» — рыба».
…Маяковский всё же улизнул из театра после третьего акта «Дней», куда его затащили с невероятными хитростями. От скуки великий поэт, который никогда не жаловался в ЦК и др. органы, чуть не заснул.
Весной 1929 г. Б. вернулся к роману «Копыто инженера». Поскольку имя его вызвало шок и трепет, решил схитрить — напечатать главу «Мания фурибунда» (ну ё-к-л-м-н, товарищи, что за хрень??) под псевдонимом К. Тугай. Попытка не удалась: как говорят умники, тётя Сара, не крутите задом, это не пропеллер, вам говорят. Фурибунда не была нужна народу, который строил СССР.
И пошла писать контора. Б. завалил своими жалобами Калинина, Свидерского, Горького, секретаря ЦиК А. Енукидзе: «Полное запрещение моих произведений в СССР обрекает меня на гибель…повлекло материальную катастрофу».
Брату Николаю от 1929 г.: «Все мои пьесы запрещены в СССР и беллетристической ни одной строки моей не печатают. Свершилось моё писательское уничтожение. Прошу меня с женой моей выпустить за границу на любой срок. Вопрос моей гибели это лишь вопрос срока».
Ответа на письмо от Сталина он не дождался. И записал: «Есть у меня мучительное несчастье. Это то, что не состоялся мой разговор с генсекром. Это ужас и чёрный гроб. Я исступлённо хочу видеть хоть на краткий срок иные страны. Я встаю с этой мыслью и с нею засыпаю». Вроде наркомана на игле, пардон.
Б. опять ждёт визы. Отказ. Ему стало плохо; вновь пишет Сталину. Мадам относит его в ЦК. Без ответа.
Параллельно текла другая жизнь. И надо сказать, совсем неплохо. А местами и вовсе припеваючи. Правда, было это уже позже, в конце 30-х. «Обедали в «Национале», М.А. говорит, что кухня хорошая. У нас Федоровы — винтят, они принесли шампанское. Сидели до 5 час. утра. М.А. отдыхал за игрой». «Легли мы около пяти — с разговорами обычными. Обедал Н. Эрдман, после обеда — биллиард до 10 вечера. Легли около 6 часов, встали поздно. После завтрака играли на биллиарде… Обедали в ССП, ели раков. Ну и типы там в столовой попадаются».
«Дикая мигрень у Б. А всё от того, что ложимся спать каждый день под утро. Из-за мигрени пришлось не идти смотреть Уланову… Биллиард. Ужин, стерляди. Вечером пошли играть в винт к Файко», «постоянный возврат к одной и той же теме — к загубленной жизни Б. У М.А. мрачное состояние». «В диетическом толчея безумная, купили икры — 60 руб. кило…Клуб писателей — прелестно ужинали — икра, свежие огурцы, рябчики, с Михалковым и Эль-Регистаном пили кофе». «Миша за ужином говорил о «Мастере» — вот скоро сдам, пойдёт в печать. Все стыдливо хихикали… Миша сидит над пьесой о Сталине», «полотёр, уборщица, мальчик на подмогу, домработница — словом, ад. Миша сбежал на целый день».
Сказано ведь, что интеллигенция — это соль нации. Ежели её не будет, нам нечем будет посолить кашу.
Вскоре непризнанный гений замахнулся на Мольера, ибо Маяковского сравнивали с данным автором. Миша сказал себе: «Я покажу вам, каков действительно Мольер и кто сегодня может сравниваться с ним по справедливости», и опять, блин, осечка. «Мольера» посоветовали переделать — слишком развязный тон. Горький согласился, что роман нужно дополнить историческими материалами, изменить «игривый» стиль, это несерьёзная работа. «Станиславский считает, что спектакль и пьеса требуют доработки. Односторонняя обрисовка характера Мольера, принижение его образа как беспощадного обличителя буржуа, духовенства, шарлатанства», — жалуется Мишель Б. «Слишком много интимности, мещанства, а взмахов гения нет. Это мне совершенно неинтересно, что кто-то женился на своей дочери», — возмущён Станиславский.
Елена Сергеевна пишет, что Миша Б. мечтает о большой и тихой квартире. В Нащокинском непризнанному мастеру всех копыт дали всего-то 47 метров, а он хотел 60. Тут же записывает сладострастно о чудачествах Станиславского, якобы самодурстве его, собирает сплетни. Короче, Станиславский отказался выпускать «Мольера». Тут и В.Вересаев по поводу пьесы о Пушкине, которую Мишук состряпал как блин, просит снять его имя с соавторов. «Я теперь без содрогания не могу слышать слова — Пушкин — и ежечасно кляну себя за то, что мне пришла злосчастная мысль писать пьесу о нём». Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса! Так вообще бы лечиться надо г-ну в гризли, а не графоманствовать, однако. Да и театр из Харькова потребовал от Миши вернуть аванс за неразрешённую пьесу о Пушкине и подал на Б. в суд. А авансик-то, тю-тю, весь на икорку пошёл чёрненькую.
Булгаковы вновь подают анкеты за границу, а также заявление на обмен своей квартиры на четырёхкомнатную в писательском доме, жалуясь на слышимость, просят низкий этаж. Елена Сергевна: «Я всё время думала о Сталине и мечтала о том, чтобы он подумал о Мише, и судьба наша переменилась». Какова верная Маргаритка, аж ноги подкашиваются, повезло же Михасику! «Разговариваем о своей страшной жизни. Испанские события меня не интересуют. С меня достаточно моей жизни. Вечером М.А. на «Кармен».
«У него почти не было времени писать, — жалуется себе мадам. — Утром мы вставали, пили кофЭ и он уходил на репетиции — часам к пол-11. Вечером почти всегда были гости — и при этом мы везде ходили, бывали на всех новых постановках!».
Ну и ходили бы, бывали бы, мёд-пиво пили бы… при чём здесь литература и ваши личные мечты о загранице, славе, квартире, Сталин.
…Он продолжал писать «Мастера», наконец, роман окончен. И что же? Почти никто не понял о чём это. Что бы сие значило? где смысл? кто эти идиоты? При первых же чтениях роман оказался полной ерундой, ну, тупые… Даже такие профи, как Ильф и Петров, сказали: «Уберите «древние» главы — и мы берёмся напечатать». Булгаков побледнел, ибо был поражён неадекватностью реакции тех, кого числил среди профессионалов.