2008

Доренко Сергей Леонидович

Свет в Кремле был свой, автономный, средства связи параллельные сохранились. Чудо обладания властью волновало. И мешало превратить мечты о рутинном строительстве Новой Прекрасной России в реальную работу. Сначала все-таки решили отметить это дело — разрядиться эмоционально. Послали народ таскать все из столовых кремлевских в Георгиевский зал Большого кремлевского дворца. Чтобы пламя революции не затухало, назначили комиссаром Реввоенсовета по иностранным делам и по связям с прессой американца Алана Каллисона — корреспондента «Уолл Стрит Джорнал». Алана волна людская подхватила от музея Ленина, пришел он полюбопытствовать по-журналистски, да и остался. А куда ему еще идти? На Обнинскую атомную его не пустят, во Власиху не пустят, ну, он и сидел в Кремле — тут ведь тоже что-то происходило. С целью улучшения пропагандистской работы выдали Алану текст обращения ко всем людям доброй воли в России и в мире, ящик коньяку и пистолет

Стечкина. Сами же удалились на праздник. Алан убедился довольно быстро, что позвонить кому-либо в Москве невозможно, и стал звонить через телефонистку по резервным правительственным линиям к себе в Штаты. В редакцию и приятелям школьным на Среднем Западе. Среди друзей был его однокашник по колледжу Рик Блэквуд. Рик теперь служил в морской пехоте довольно далеко от морей — на военной базе у Форта Коллинз, Колорадо. Состоял в звании майора. Майор Блэквуд, обычно сдержанный, в этот раз сильно обрадовался звонку. Сказал даже, что сам Алана разыскивал. Спросил, давно ли Каллисон был в России? Узнал, что Алан и сейчас в России, спросил, есть ли такая вещь, которую американец в России мечтал бы получить от друга из Америки. Каллисон подумал немного, посмотрел на стены кабинета президента, на ящик коньяку у стены. Он спросил: «Ты хочешь послать посылку?» Рик подтвердил, сказал, что посылку, но не почтой, а знакомый один едет — захватит, может быть. Алан оглядел еще раз свое новое рабочее помещение. Вроде бы все было правильно и уместно. Чего недоставало? «Знаешь, я понял, в помещении, где я теперь работаю, недостает пары сушеных кукурузных початков, indian corn, ты сам вешаешь такие над дверью для счастья и достатка? Тут таких не достать. Пришли не пару, а сразу четыре. И еще стаканчики из коровьего дерьма, а то тут кругом металл и мрамор — холодное все с виду. Стаканчики, ты знаешь, у нас на Среднем Западе я раньше везде видел такие: прозрачная пластмасса снаружи, прозрачная пластмасса внутри, а между стенок — высохший коровий помет. Это весело выглядит. Я хотел бы складывать в такой стаканчик ручки и карандаши. Все бы улыбались, поглядывая на него. Это как раз то, что сейчас нужно». Рик обещал посмотреть. А Алан воздал должное коньяку, расстроился только, что коньяк был недостаточно мягким. Расстроившись, еще пару часов писал и диктовал для своей редакции. А потом захлопнул свой офис, временно оборудованный в кабинете президента России, и пошел к ребятам добавить еще рюмочку.

Когда Алан Каллисон в распахнутой куртке, без головного убора, пыхтя и сопя плелся в Большой кремлевский дворец по площади, ветер был все еще северо-западным. Обнадеживающе северо-атлантическим. И на северо-западном ветре держался Реввоенсовет и вся столица России.

Кажется ли вам естественным праздник нацболов в Георгиевском зале в предвосхищении и ожидании ядерного взрыва? Нет, это не пир во время чумы. Потому что пирующие во время чумы знали, что ехать некуда. Да и не за чем. Все вокруг — чума, да и сами они уже заражены. А наши пирующие могут уехать. На Урал. За Урал. Могут. Как им удается абстрагироваться от непосредственной угрозы смерти? Не приближением ли к смерти они от нее отдаляются?

Смерть страшна неожиданностью. Тем, что появится внезапно из темноты. Схватит, утащит. А если ты подходишь к ней вплотную и постоянно контролируешь ее — легче? Вот дайвер. Он на двухстах метрах под водой видит свою смерть и каждым своим вентилем на баллонах с дыхательными смесями ее контролирует. Смерть же рядом — в одном движении пальца. Так летчик присматривает за своей смертью в штопоре — немного, пять сантиметров больше правой ноги в левом штопоре — живой. А недодавил обратной от направления вращения ногой — полный рот земли. Они спокойны и сосредоточенны — дайвер и летчик. Им нервничать ни к чему — они видят каждое движение своей смерти. Она рядом с ними, и она абсолютно предсказуема. И это дарит душе покой и чувство надежности.

Но есть и другой способ контроля над смертью — стать плодом в утробе матери. Нерожденный младенец сильно волнуется, когда его мать идет по минному полю в какой-нибудь Чечне? Он попросту доверяет свою смерть ей, матери. Вот и весь секрет. Лимоновцы на банкете не такими ли были младенцами? И не Обнинская ли атомная была их матерью? Нет, Обнинская атомная была миной на минном поле, а матерью их была огромная Москва, пересекавшая минное поле с хохочущей пьяной командой в чреве.

Самый же лучший способ побороть смерть — умереть. После смерти смерти нет, это каждый знает. Там, по ту сторону смерти, она нас ни за что не достанет.

С этой точки зрения остающиеся в городе миллионы москвичей тоже были неплохо защищены, не правда ли?

Ветер же менялся на западный. Не южный, не юго-западный. И было уже темно.

Путин все еще пытался добиться актуализации. Он хотел понять, что происходит и каково его личное место в происходящем. Покормить — покормили, но потом опять окружили

заботливые, мерно говорящие что-то ласковое фигуры и снова уложили. Сказано было при пациенте, что прозаку больше не давать, а меллерилу уделить большее внимание — дневную дозу довести до 150 миллиграммов. «И славненько», — говорил новый какой-то, незнакомый доктор. А доктор Сапелко тут же был, и слушал, и кивал скорбно. Путин чувствовал: благость меллериловая захватила мышцы, но не мозг. Мозг генерировал тревожность и лихорадочную потребность что-то выяснить. Что-то важное осталось невыясненным. Он забыл что, но что-то очень важное. Без чего и жить нельзя. И в перерывах между провалами в обморожение сна он все старался вспомнить. И вспомнил. Сел на кровати. Доктор Сапелко дежурил в комнате. И Путин просто и прямо сказал ему: «Доктор, проводите, мне надо позвонить Бушу и Шредеру, я хочу узнать, что происходит. Кроме них, никто не знает. Они скажут. Это — негласно. Не надо об этом никому говорить».

Сапелко немного смутился, но противоречить не стал. Он только предложил, что надо сперва сходить разведать. И сходил. К разведке подключился и Андрей Мелянюк — московский даос. Отыскали комнату с телефонистками, расспросили, ссылаясь неопределенно на начальство, можно ли отсюда звонить с выходом на межгород. Телефонистки — девушки добрые, разрешили. Вернулись, подхватили — привели Путина.

Тут выяснилось, что ни Путин, ни военная телефонистка не знают, как позвонить Бушу и Шредеру. И пришлось им выходить на спецкоммутатор в Кремле, а уж оттуда — на Вашингтон. Хорошо, что Алан Каллисон, комиссар Реввоенсовета, уже освободил линию связи со Штатами. Нашли возможность, соединили.

Буш не спросил, что Путин собирается предпринимать. Он начал сразу поучать с обычным чувством превосходства. Что, мол, в США полагают, что в этот раз защите жизни гражданских лиц будет уделено большее внимание, чем в «Норд-Осте» и Беслане. И что ветер меняется. Что по прогнозу американских метеослужб на пятое февраля, послезавтра, ветер в Москве будет юго-западным. Выгодным для террористов. И что он, Буш, и правительство США протягивают руку помощи дружественному российскому народу. А именно: американцы готовы немедленно взять под охрану все военные и гражданские ядерные объекты в России и некоторые важные крупные города, чтобы предотвратить новые атаки террористов.

На словах о ветре, юго-западном ветре, Путин подумал, что это же ветер из Киева. Тот же самый паскудный ветер, который мог бы еще в 1986-м завалить Москву радиацией из Чернобыля. Киевский ветер, оранжевый ветер. Хитрое лицо Тимошенко. Ненавистное лицо Березовского. Киев станет вновь собирателем земель русских — вспомнилось пророчество Березовского. Это они все задумали. Но Джордж выручит. Настоящий ковбой, нормальный парень. Он не выдаст Путина на поругание.

Буш сказал, что морпехи вылетят прямо сейчас. Пока они летят, должен поступить звонок от главкома ВВС России с подтверждением, что морпехам везде обеспечен воздушный коридор и безопасность на аэродромах. Остальные детали операции — по ходу, Володя. Аэродромы какие, мы сами вашему главкому определим, ты распорядись, главное, чтобы он делал, как мы скажем, что это от тебя исходит, Володя. Приказ дай, и все, остальное мы сделаем, сказал Буш.

— Мне надо подумать, посоветоваться с командой, — ответил Путин.

— Не важно, мои ребята вылетают, первые несколько самолетов, они уже обеспечат прилет всех остальных. Ты не волнуйся, я на тебя не давлю, если твой главком ВВС не позвонит, мы посадим самолеты с десантом в Норвегии. Но я уверен, он позвонит, верно, Volodia? 

4 февраля, понедельник

Год: У Цзы Месяц: Цзя Инь День: Цзя Сюи

Сельскохозяйственный Новый год наступит только 7 февраля. Инородный праздник — 7 февраля. Однако именно сегодня вечером переключается знак года. Потому что солнце проходит через сорок пятую параллель. В такие дни лучше не предпринимать без необходимости никаких шагов, а, осознанно проживая происходящую во времени перемену, праздновать наступление Нового года. Года Желтой Земляной Крысы. Установление Завершение как нельзя более для этого подходит.

С точки зрения баланса сил дыханий-ци очень сложный день для функционального духа Почвы.

Когда Сечин вошел в путинскую комнату в подземелье во Власихе, президент сидел на низкой кровати и разглядывал свои голые ноги — пальцами ног шевелил с упорством. Со спокойным интересом. Путин старался скрестить первый и второй пальцы на каждой ноге. На левой ноге получалось лучше, чем на правой. «Может, я все-таки левша?» — подумалось. Путин посмотрел на ноги вошедшего Сечина. И огорчился. Тот был в обуви. Предлагать ему разуться казалось бестактным. А очень бы хотелось проверить, как бы Сечин скрестил пальцы на ногах, у него какая нога половчее?