2012: Вторая Великая Отечественная. Дилогия
Шрифт:
Aus dem stillen Raume,
Aus der Erde Grund
Hebt mich wie im Traume
Dein verliebter Mund
Wenn sich die sp"aten Nebel drehn
Werd’ ich bei der Laterne stehen
Wie einst Lili Marleen.
— Мужики! А если вот так?
— Хм… Спорно, Фил, спорно… Но… Пишем, мужики! Хотя бы попробуем…
«Немецкие офицеры и солдаты! С вами разговаривает генерал-полковник Владимир Шаманов. В десять утра завтрашнего дня мои парламентеры выйдут на ваши позиции. Я жду парламентеров с вашей стороны. Я не требую сдачи в плен. Я хочу, чтобы честь немецкого мундира не была замарана кровью мирных
И вот этот бред Шаманов внезапно утвердил. А еще за ним слава ходила самого жестокого усмирителя Чечни. Просто второй Ермолов. А вот надо же! Более того, по предложению самого командующего ВДВ в текст еще добавили:
«Генерал-полковник Генрих Гот! После одиннадцати утра мы будем вынуждены сбрасывать на город продовольствие и медикаменты для мирных жителей. Я бы на вашем месте забрал бы все для своих солдат. Но я не на вашем месте. И я надеюсь, что вы благороднее меня!»
Да, кстати… В немецком, как и в русском. Вы и вы. Sie und sie. Такие одинаковые по звучанию, но разные по смыслу.
И вот эту хрень мы слушали, валяясь на травке около здания аэропорта и допивая трофейное бухло. А между сообщениями пела несравненная и ледяная Марлен Дитрих. А Фил ей подпевал, размахивая бутылкой:
Если я в болоте от поноса не умру.
Если русский снайпер мне не сделает дыру.
Если я сам не сдамся в плен!
То я приду, Лили Марлен!
Моя Лили Марлен!
Ну и сморило нас слегка под жарким июньско-октябрьским солнцем. Совсем чуть-чуть. Буквально на пару часиков. Аж до самого вечера. Проснулся я от ласкового пинка.
— Слушаю, товарищ капитан, — невнятно пробормотал я Марлену и надвинул кепи на лоб, закрывая глаза от бьющего в глаза солнца.
— Подъем, бойцы печатного фронта! — и ласково пнул меня еще раз.
— Марлен, ну ты охренел совсем? — возмутился я.
— Тут какое-то офицерье новое приехало. И суета началась. Идем смотреть — что за дела творятся?
Проклиная все на свете, мы, пошатываясь, поперлись в здание. М-да… Там действительно творилось непонятное. В зал ожидания загнали солдат всех родов войск. Тут были и летчики, и десантура, и махра, и откуда-то взявшиеся вэвэшники, инженеры военные, еще не пойми кто… Ну и три журналиста. А как же без нас-то! Бойцы занимали каждый квадратный сантиметр пространства — они сидели на полу, на уцелевших креслах, на лестницах, высовывались из разбитых окон касс. На одной из стен был натянут огромный экран, непонятно откуда взявшийся. Я глянул наверх. В импровизированной ВИП-ложе, на балконе второго этажа, рассаживались штабисты во главе с самим Шамановым.
— Это еще что за партийное собрание? — удивился я. Но ответить мне никто не успел. Под белый экран вышел какой-то невысокий улыбчивый майор со смутно знакомым лицом. Прическа у него была ни разу не военная. Да и форма на нем сидела… Но держался он уверенно.
— Товарищи солдаты и офицеры… Минуточку внимания… Товарищи! Я прошу вас! Товарищи!
Но перекричать многоголосую толпу ему никак не удавалось. В этот момент сверху раздался рык Шаманова:
— Если какая б… еще раз пернет своей пустоголовой жопой, лично в унитаз спущу!
Вот это я называю — искусство управления массами. Заткнулись сразу все, сразу и даже мы.
— Товарищи! Меня зовут Игорь Угольников. Простите. Майор главного политуправления Угольников. Мы вам привезли фильм, который должен был выйти в прокат только в ноябре месяце этого года. Но вот так получилось, что…
Блин! Точно! Угольников! Его физиономия довольного мартовского кота так контрастировала с камуфляжем, что узнать его было очень трудно. Мозг просто отказывался воспринимать бывшего шоумена в военной форме. Вот и не узнавал. Да еще из Глав-Пура. Стоп! У нас что, уже политическое управление в армии ввели? Нормальный ход! Этак до ресталинизации доживем! И это не может не радовать. Хотя Медведу до Виссарионыча, как мне до Медведа, но как только ангелы не шутят…
Пока я думал, майор Угольников закончил речь.
И на экране пошли титры.
У каждого человека в жизни бывают дни, которые запоминаются навсегда. Иногда это счастливые дни, иногда трагические. Иногда вот такие, простые.
Да, изображение было не таким четким, как в кинотеатрах — солнце все еще отсвечивало своими зайчиками по экрану. И звук порой хрипел. И не было холодного пива и попкорна. Но это странное ощущение…
Грохот боев на экране дополняла канонада с передовой. Запах оружейного масла от рук, стиравших скромные слезы… Тихий мат бойцов, сжимавших свои автоматы… Окно. Окно в сорок первый год. В год, в котором мы все сейчас и, кажется, навсегда.
Когда-нибудь я пересмотрю этот фильм. В уютной домашней обстановке. Но такого дня в моей жизни больше никогда не будет.
На последних кадрах картины бойцы вдруг начали подниматься. Один за другим. Подниматься и снимать кепи, каски, фуражки…
А когда после фильма вышел на сцену сам Угольников вместе с нашим командующим, солдаты взорвали аэропорт аплодисментами и криками «Ура!» Орали минут пять. Хорошо, что не догадались пальбу устроить. А очень хотелось.
Потом Шаманов рявкнул:
— Смир-рна!
Блин, ну почему даже я его боюсь?
— Вот эти люди, — показал пальцем на экран генерал. — Вот эти люди были вооружены куда хуже нас. Но они смогли. У нас есть все. Так сможем же и мы! Я сказал. Товарищ майор!
Шаманов повернулся к Угольникову и набыченно посмотрел на него. Тот автоматически сделал шаг назад и по привычке улыбнулся.
— Часы. От меня. Все, что могу, — Шаманов, вольно или невольно, процитировал генерала из «Горячего снега».
А Фил меня в бок пихнул локтем:
— Леха! — зашипел он. — Теперь ты с Угольниковым брат молочный!
Пока бойцы расходились, ошеломленные фильмом, Марлен убежал в штаб. Мы же было направили стопы в дьюти-фри. Однако на входе в магазин нас встретила охрана. И корочки журналистов не помогли.
Ну и ладно. У меня еще нычка вятской водки осталась. И полбутылки рома. Я его во фляжку перелил.
За этим занятием меня и застал Марлен.
— Идем, бойцы информационного фронта. Шаманов к себе зовет.