2012. Точка перехода
Шрифт:
Михаил разочарованно скривился.
– И чего, даже посмотреть нельзя?
Седой вздохнул, пожал плечами, протянул руки и снова ухватил Михаила за плечи.
– Ну ладно, пошли, – после чего сильно толкнул его спиной прямо на стенку тарелки. Михаил судорожно сглотнул, прищурился, ожидая сильного удара о борт, и… в следующее мгновение оказался внутри тарелки.
Внутренности корабля оказались вполне себе ничего. Не совсем, как в кино, но и не шибко пугающие. Чуждость чувствовалась, но не резко, а этак налетом. А так все было похоже на то, как это делали люди. Длинные коридоры, иногда расширявшиеся до залов, пологие пандусы, но никаких стульев, только
Большая часть группы, в том числе и мужчина с ярко выраженными челюстными мышцами, обнаружились здесь. Напротив него стояли трое людей – пухлая бабушка в старенькой вязаной кофте и очках с толстыми стеклами, некрасивая девица какой-то очень деревенской внешности и мужик средних лет с хорошо развитым брюшком и явно наметившейся лысиной. В тот момент, когда они вошли, мужчина с ярко выраженными челюстными мышцами как раз положил руку на голову деревенской девице. Та несколько мгновений с ненавистью смотрела на него, а затем ее лицо исказилось в жуткой гримасе, и она закричала.
– Чего это он людей мучает? – насупившись, повернулся Михаил к Седому. Тот в ответ усмехнулся и отрицательно мотнул головой.
– Это не люди.
– А кто?!
– Ну, я же тебе говорил, что все, кто находится на Земле, используют меры маскировки. Так вот это – Эббо, просто замаскировавшиеся под людей.
– Да ладно, – недоверчиво качнул головой Михаил, – а чего ж они такие, такие…
– Блеклые и некрасивые? – подобрал недостающее слово Седой, понимающе кивая. – Так ведь это только в кино инопланетяне, маскирующиеся под людей, все сплошь красавцы и красавицы. На самом деле это не слишком разумно для тех, кто не хочет привлекать к себе внимание, ты не находишь?
В этот момент девица снова закричала. Ее била крупная дрожь. Михаил опять насупился. Эббо это были или не Эббо, но выглядели они как люди, а ему всегда очень не нравилось, когда людям, особенно женщинам, делают больно. Похоже, эти эмоции так явственно обозначились на его лице, что Седой поморщился и снова заговорил:
– Пойми, это не люди. К тому же то, что они испытывают боль, это результат, во-первых, их собственного упрямства и, во-вторых, нашей нефункциональности. Если бы мы обладали всеми нашими возможностями, то никакой боли не было бы. Но, к сожалению, сейчас мы способны снимать информацию нужной нам глубины, да еще в условиях противодействия, только так. Извини.
Михаил молча отвернулся. Седой несколько мгновений смотрел на него, потом тяжело вздохнул и негромко произнес, обращаясь к допрашивающему:
– Открой кого-нибудь. Он не верит.
Мужчина повернул голову, окинул их недовольным взглядом, затем оторвал руку от девицы и, развернувшись к бабушке, точным жестким движением ухватил ее за уши так, что очки на носу вздыбились вверх. Михаил зло скрипнул зубами. Вот теперь еще и бабушку мучают… Та охнула, а мужчина резким движением… содрал с нее тело.
7
– Нет, ты представляешь, оно было там, сидело там, внутри этой бабульки!.. – Михаил сделал большой глоток пива и шумно выдохнул, вновь переживая момент, выбивший тогда его из колеи.
– И на что оно было похоже?
Михаил пожал плечами.
– На насекомое. Ну, типа муравья.
– А может, богомола?
Михаил недоуменно воззрился на Черного.
– Кого? Монаха?!
Черный терпеливо пояснил:
– Богомол – это насекомое. Он отличается тем, что передняя часть его туловища стоит вертикально и передняя пара ног также висит в воздухе и используется, ну, как руки у человека, для всяких там действий.
Михаил задумался, припоминая.
– Да, похоже на то.
– А потом что? – нетерпеливо спросил Черный.
– Да я не особо и помню, – признался Миша. – Я как увидел, что внутри у этой бабульки, так просто в ступор впал. Седой мне еще что-то там говорил, но я ни хрена не помню. Как отшибло. Только все пялился на этого урода и глазами хлопал.
– Вообще ничего не помнишь?
– Не-а. То есть кое-что, конечно, помню… они затем еще с этими, ну, которые под людей замаскированы, разговаривали. А потом мы оттуда выбрались.
– Как?
– Да с помощью лифта. Он как раз в ту трансформаторную будку и выходил. И обратно тем же маршрутом дошли до лагеря. Мы с Седым сразу же отправились к машине и вернулись в Москву.
– А остальные?
– Те там остались, но, похоже, ненадолго. Когда мы уезжали, они как раз начали палатку сворачивать.
– А что они там искали-то?
Михаил пожал плечами и вновь глотнул пива.
– Да не знаю я. Но, судя по всему, того, что там искали – они не нашли.
– Почему ты так думаешь?
– Да они какие-то смурные потом были все. Седой тоже всю дорогу молчал. И мужик тот, с пастью… тоже недовольный был сильно… или, может, они узнали что-то неприятное? – Михаил допил пиво и, нагнувшись, бросил пустую бутылку в кучу мусора, буквально похоронившую изъеденную ржавчиной урну. Москва и раньше не отличалась особенной чистотой, но перестройка, ускорение и последовавший за ними переход к свободе и демократии окончательно загадили столицу некогда великой, а сейчас развалившейся на части страны. Миллионы населявших ее людей теперь были по большей части заняты попытками найти свое место в том хаосе, в который превратилась жизнь, так что им не было никакого дела до двух молодых парней, сидящих на лавочке в парке ЦДХ. Тем более что народу в этом парке практически не было. Лампочки в парковых торшерах частью перегорели, частью были побиты, так что когда наступали сумерки, редкий прохожий рисковал сократить путь через мрачную темноту.
– Ладно, пошли в метро, – подытожил Черный, после пары вопросов поняв, что ничего больше из Миши сегодня извлечь не удастся. Михаил уныло кивнул и поднялся с лавочки.
– Слушай, – начал Черный, когда они уже подходили к «Октябрьской», – а Седой больше про мою тетрадь никаких разговоров не заводил?
– Не-а, – качнул головой Михаил и, кивнув однокурснику, с которым его теперь так крепко связывала общая тайна, нырнул в распахнувшиеся двери.
В институте Михаил появился только через полторы недели. Весь день он старательно отводил взгляд, когда Черный пытался поймать его. У них уже как-то сложилось, что все разговоры о Седом и всем, что с ним связано, они вели только после занятий, причем где-нибудь в стороне от людей. Но просто кивнуть или сделать какой-нибудь знак можно же было…