2017
Шрифт:
Два с половиной часа, проведенные Крыловым на оцепленной площади, показались, как водится, вечностью. Толпу штормило. Зажатый со всех сторон перепуганными, близкими к обмороку людьми, Крылов влачился то вбок, то назад, стараясь не попадать ногами в невидимые донные ловушки, из которых самыми опасными были предательски округлые, верткие бутылки.
Сперва он пытался пробиваться в направлении, где в последний раз мелькнуло зеленое пятно, но скоро понял, что никаких направлений не существует. Кусок небесной синевы, обрезанный контурами словно накренившихся зданий, виделся будто из колодца; пару раз в колодец заглядывал черный каменный гость в рифленой острой бороде, не то протягивая людям спасительно простертую длань, не то грозя упасть на обезумевшие головы, растрепанные вертолетными винтами. Вихрь от стрекочущих федеральных машин то слабел, то вновь налетал, не
Некоторое время Крылов стоял на одной ноге, уткнувшись в какие-то тонкие женские волосы, облепившие его лицо легчайшей паутиной; потом, попытавшись двинуться туда, где было посвободней, он едва не наступил на ребенка – девочку лет четырех, заплаканную, с глазищами такими мокрыми, будто из каждого вытекло по озеру воды. Ослабевший ребенок пытался сесть на брусчатку, оглядываясь и подбирая клетчатую юбочку; молясь неизвестно кому, чтобы только не потерять равновесие, Крылов подхватил ребенка под мышки и, крякнув, посадил себе на плечи по примеру других мужчин на площади, державших детей наверху, подальше от месива ног. Тельце ребенка было тяжеленькое, отвисающее вниз; внезапно шее Крылова стало мокро и тепло, запахло куриным бульончиком, и девочка, всхлипывая шепотом, залепила Крылову глаза холодными ладошками. Ухватив ребенка за мягкие ручки в бисерных браслетках, весь изнывая от уязвимой нежности существа, которое даже не успел рассмотреть, Крылов потряхивал пассажирку, изображая коняшку, и одновременно старался расслабиться, послушно подаваясь туда и сюда вместе со всеми сдавленными телами.
Он уже ни о чем не думал, только настраивал зрение на зеленое, выхватывая взглядом то какую-то куртку со ссадинами грязи, то карнавальную гигантскую лягушку, из которой, как из бочки, высовывался человек, бледный, будто белый хлеб, напитанный водой. Тополя перед колледжем заливались и захлебывались побелевшей зеленью, листья клена плавали в собственном соку, на нижней узловатой ветви сидела, как показалось Крылову, русалка – крупная женщина в тесной серебристой юбке, с бедрами, как маленькое озеро, в разошедшихся белыми дырьями черных колготках. Минутами Крылову представлялось, что ничего плохого еще не случилось. Главное было не упасть. Инстинктивно Крылов уклонился от застрявшего в давке пакета, в котором хрипло терлись и вспарывали пластик горбатые куски раздавленной посуды. Толпа, спрессованная в брикет, несла в себе множество неорганических примесей; невиннейшие предметы – чьи-то праздничные покупки, зонтики, даже авторучки – могли изувечить не хуже бомбочки, взорвавшейся на поле классовой битвы и обсыпавшей Крылова какой-то едкой крошащейся дрянью. Крылов удивлялся тому, что еще способен соображать. На большинстве запрокинутых лиц, качавшихся вокруг него и сомлевшего ребенка, лежала, как тесто, сонная одурь; иные, обнаруживая привычку к часу пик в общественном транспорте, деловито поправляли о плечо соседа сползшие очки.
Через какое-то время качка прекратилась. Давка встала, а потом начала потихоньку редеть. Крылов обнаружил себя перед цепью омоновцев, по-видимому, разделивших человеческую массу на небольшие неопасные части. «Уважаемые горожане и гости рифейской столицы! – разнесся, многократно отдаваясь, приятный женский голос, в котором к официальности было густо добавлено меду. – В связи с произведенным терактом просим всех пройти проверку документов. Пожалуйста, предъявляйте паспорта на выходе из милицейского оцепления. Пострадавших ожидают бригады «скорой помощи». Пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Наш мэр Сергей Игнатьевич Крупский выражает глубокое возмущение действиями бандитов, сорвавших рифейцам долгожданный праздник».
Между тем праздничный, искусственно безоблачный день по-прежнему длился, ветер утих, и солнца было столько, что оно лежало слоем золотого жира на глади пруда, калило битые стекла, присыпало измученные лица белой светящейся пудрой. На щите ближайшего омоновца темнели какие-то заваренные кляксы – будто на плите от пролитого супа. Невдалеке долговязый подросток в фиолетовой прическе, словно созданной разрядом тока, мочился, расстегнув тефлоновые штаны, на один из сомкнутых щитов. Но стражи порядка оставались невозмутимы и не обращали никакого внимания на виляющую струйку народного протеста; их рты в округлых дырах трикотажных масок были словно кружки копченой колбасы. Объявление о проверке документов повторялось, как в метро, через каждые пять минут. Кто-то в толпе решился закурить, поплыли струйки вкусного дыма; вдалеке, за оцеплением,
Вдруг по направлению к Крылову каким-то отчаянным кролем устремился осклабленный тип, его глаза казались смеющимися, хотя на самом деле это дергались в тике сизые мешочки.
– Папа, папа, меня дядя наверх залез! – закричал ребенок и блаженно перевалился в трясущиеся руки, освободив Крылова от влажного бархатного ярма.
Сразу Крылов почувствовал себя словно на Луне. Мужчина, упав на колени, ощупывал и дергал, хватал и перехватывал малышку, пытался оттирать ее физиономию наслюненным пальцем, обернутым в платок.
– Цела, цела, нашлась, Машка, – бормотал мужчина, – маме, маме сейчас позвоним… Ой-ей! – он обнаружил мокрые колготки и вскинул на Крылова беспомощное круглое лицо с короткими бровками, похожими на перья воробья.
– Ничего, – проговорил Крылов каким-то застрявшим голосом. – Закурить у вас не будет?
– Конечно, конечно, – мужчина вскочил и протянул помятую пачку «Парламента», в которой болтались слабые, как макаронины, последние сигареты. Щелкнула зажигалка. От глубокой затяжки голова Крылова поплыла, мозг разжался, будто кулак, выпустив какие-то быстрые образы, сразу юркнувшие за щиты легионеров. – Вам такое спасибо, я даже не знаю, как выразить… – продолжал говорить мужчина, жадно чмокая свою сигарету и выпуская дым из дырок крошечного носа. – Все, что нужно от меня: помощь, деньги… У меня есть. Немного, но есть. Я программист, работаю в «Рифейвидеоплюс», пишу разные игрушки для коммуникаторов, мобильников, детских ноутбуков… Дронов! Павел Александрович… – мужчина протянул Крылову все еще трясущуюся руку, пожатие которой неожиданно оказалось теплым и великоватым для Крылова, будто овчинная рукавица. – Вот, я вам визитку дам! – Новый знакомец распахнул бумажник и извлек оттуда несколько карточек с фирменными голограммами «Рифейвидео»: одну он дал Крылову, другую для верности опустил, будто письмо в почтовый ящик, в карман крыловского пиджака, прожженного спекшейся химической крупой. – И кстати! У вас ведь одежда испорчена! – За визиткой в карман последовала зеленая сотня, шелковая от долгого ношения в бумажнике, должно быть, глубоко резервная. – Нет, не отказывайтесь! – Глаза мужчины сделались умоляющими. – Ну судите сами, хорош я буду, если за Машкой не подотру!
– Уговорили, не буду, – засмеялся Крылов. – Крылов Вениамин Юрьевич, историк. Преподаю. Между прочим, у вас одежда тоже не в лучшем виде!
Мужчина с комическим отчаянием развел на стороны полы велюровой куртки: изодранная подкладка висела, как мочало, под мышкой трепетала дыра. Только теперь сделалось заметно, что новый знакомец выше Крылова на целую голову; несмотря на носик пуговкой, в облике Дронова Павла Александровича ощущалась серьезная добротность, какая-то нормальность – и Крылову, вдруг оказавшемуся без Татьяны в почужевшем, беспощадно-солнечном мире, сделалось немного легче от его массивного присутствия. Девочка, уже забывшая о существовании Крылова, висела на ноге у отца, будто котенок на дереве, и ела, зарываясь в него вместе с мокрым резиновым носом, огромное рыхлое яблоко.
– Ну и тряхнуло же меня, когда Машка вдруг исчезла из-под рук! – счастливым голосом сообщил программист, предлагая Крылову разделить последние две сигареты из раздавленной пачки. – Между прочим, вам повезло. Взорвали самоделку, вроде школьного опыта по химии, но вредную: попади брызги на кожу, проело бы до кости. Говорят, был еще один взрыв, посерьезней, на Космонавтов, ближе к Дому актера. Пока я Машку искал, вокруг такие народные телефоны работали! Будто бы это рифмашевская группировка переоделась красноармейцами, чтобы разобраться с «синяками», которые крышуют исторические клубы. Вот уж надо бандюкам переодеваться, они наоборот себя рекламируют. Заказывают у дизайнеров фирменный стиль, джипы свои расписывают и разъезжают по городу, что твой цирк на колесах. Нет, это не рифмашевские. А кто? Если это были музыкальные фанаты – так староваты для фанатов. И не исламские террористы, они бы, по крайней мере, басмачами нарядились. Вы-то, как историк, что об этом думаете?
– Две тысячи семнадцатый год, в этом все дело, – замедленно произнес Крылов, которому вдруг показалось, что он действительно улавливает что-то, какую-то логику этого вторичного мира, существующего на месте настоящего. – Сейчас по всей стране пойдут такие глюки. Везде ради круглой даты будут напяливать буденновки и белогвардейские погоны, и везде это будет заканчиваться эксцессом. Прямо на важнейших общественных мероприятиях. Форма одежды потребует, понимаете меня?
– Нет, – честно ответил программист, поднимая бровки на выпуклый лоб. – Не знаю, видели вы или нет, но там крови – лужи. А ведь люди шли всего-то на праздничный парад. Должна же быть реальная причина такого безобразия?