2070
Шрифт:
– Вы родственник? – ко мне подошёл полицейский.
– Нет, – помотал я головой, – друг семьи. Коллега. Подопечный.
– Я понимаю ваше горе, – в голосе полицейского слышалось сочувствие, и от этого было только больнее, – но я вынужден вас попросить опознать других членов семьи. Необходимо как можно скорее составить списки погибших, найти родственников и передать информацию властям.
Я рассеянно кивнул, не в силах оторвать взгляд от лица моего наставника. Ещё вчера он рассказывал, как спланировал путешествие для жены и внуков по Северной Европе, а сегодня он лежит мёртвым на асфальте. Хотелось зарыдать, но слёз не было.
Полицейский помог мне подняться и я, шатаясь словно пьяный, направился к телам, лежащим на асфальте возле машин
Дальнейшее было как в тумане. Я называл имена, пытался вспомнить адреса, места работы, номера знакомых. В горле будто застрял ком, и говорить было невыносимо. Через пару часов тела увезли в городской морг, где их должны были подготовить для захоронения, а меня отпустили домой.
Медленно я пошёл прочь от ресторана. Мысли были вязкими и спутанными, и я почти не замечал того, что происходит вокруг. Я на кого-то наталкивался, бормотал невнятные извинения и продолжал идти дальше. На одном из перекрёстков какая-то женщина схватила меня за плечо и потянула на себя.
– Ослеп, что ли? – возмутилась она. – Красный свет же!
Я перевёл взгляд с неё на светофор и плотный поток машин, под которым чуть не оказался.
– Да ты пьян что ли? – продолжила возмущаться женщина, отпуская моё плечо. Несколько прохожих с интересом остановились возле нас.
– Нет, – хрипло выдавил я. – Не пьян.
Женщина растерялась и отстала.
Я не помнил, во сколько и как вернулся домой. Судя по опустевшей площадке дело близилось к одиннадцати вечера, но для меня это уже было не важно. Перед уходом я забыл открыть окна, и в квартире стояла духота. Сил открыть окна уже не было и я, не раздеваясь завалился на кровать, в надежде забыться сном и проснуться в другой реальности.
Глава 2
Проснулся я с пересохшим горлом и адской головной болью. Перевернувшись с живота на спину, я с удивлением заметил, что на улице сумрачно несмотря на то, что часы показывали десять утра. А ещё было тихо. Слишком тихо. Ни гудения машин, ни криков детей на площадке, не лая собак. Я резко поднялся с кровати и покачнулся. Добрёл до окна, отодвинул штору и отшатнулся. Протёр глаза, ущипнул себя за руку и помотал головой. Вновь посмотрел в окно. В небе парили корабли: огромные чёрные диски плотной завесой скрывали город от солнечного света.
Я бросился из квартиры и начал звонить в двери соседей по лестничной площадке. Из квартир выходили испуганные и сонные люди, прижимая к себе детей. Спустившись на первый этаж, мы увидели, что несколько человек пытаются открыть парадную дверь, но та не поддавалась.
– Что происходит? – этот вопрос раздавался то тут, то там.
Никто не знал ответа. Оставалось лишь предполагать, и каждая наша теория не обещала ничего хорошего.
Я наблюдал за происходящим, не в силах что-либо сказать или сделать. Пробежка по лестнице неожиданно вымотала меня, и я, прислонившись к стене, наблюдал за паникующими соседями, прислушивался к их разговорам, полных страха и непонимания. Всем было понятно, что произошло нечто, выходящее за рамки нашего мировоззрения. Мы давно работали над космической программой, возрождая из пепла то, что было потеряно сорок лет назад, но ни у кого и в мыслях не было о контакте с другими расами. Самые оптимистичные планы на ближайшие тридцать лет не уходили дальше Марса. Да, мы хотели выйти за границы нашей системы, но уже в следующем веке. Многие верили в существование других рас и надеялись, что следующие поколения найдут их. Кто же знал, что другие сами придут к нам?
Оставив безуспешные попытки открыть дверь, мы разошлись по квартирам. Дети плакали, ощущая тревогу взрослых, а те, бледные и молчаливые, тщетно пытались их успокоить. Мы, не брав в руки оружие почти три десятка лет, не сможем дать отпор захватчикам. Мысли о том, что инопланетяне прибыли с мирными целями, мы сразу же отбросили.
Медленно потекли дни, полные отчаяния и неизвестности. Парадная дверь так и не открылась, а окна первых этажей на второй день оказались замурованными. Связь не работала, и мы не могли даже представить, что творится в других городах и странах. На третий день на улицах появились наши захватчики. Похожие на нас, они вселяли ужас одним своим видом. Их стройные ряды было единственным свидетельством того, что город не вымер.
Запертый в четырёх стенах в одиночестве, я оказался один на один со своим горем. Большую часть времени я спал, стремясь уйти от реальности, а в недолгие часы бодрствования слонялся по квартире, не находя себе места. Я пытался отвлечься, но чем бы я не занимался, всё напоминало мне о лежащем на асфальте Владиславе Алексеевиче и его семье. Хотелось рыдать, но слёз не было, как не было сил даже закричать, чтобы выплеснуть эти удушающие эмоции.
К концу второй недели захватчики наконец обратили на нас внимание. Нас стали выгонять на улицы, угрожая шокерами и странными небольшими шариками, крепящимися к тонким палкам (потом мы уже узнали, что с помощью них пришельцы могли на небольшие промежутки времени лишать зрения, слуха и голоса). Пришельцы, которых кто-то уже успел назвать Иными и это прозвище быстро разлетелось среди людей, не издавали ни звука, и мы с трудом понимали их жесты. На улицах нам велели построиться в шеренги в три ряда: впереди дети, за ними женщины, а позади мужчины. В тот день ярко светило солнце, чьи лучи пробивались сквозь строй кораблей, а день выдался жарким.
Минуты тянулись медленно, словно тягучий мёд с ложки, и казалось, что мы стоим уже целую вечность. Дети плакали и просили воды, женщины тщетно пытались их успокоить, а Иные не реагировали на просьбы напоить хотя бы детей. Одетые в тёмно-серые комбинезоны и тяжёлые ботинки, они ходили вдоль рядов людей. Иногда кто-то из Иных останавливался и жестом приказывал стоящему перед ним человеку покрутиться вокруг своей оси, поднять руки, присесть или наклониться.
К вечеру погода ухудшилась. Солнце скрылось, поднялся сильный ветер. Иные заметно оживились, их движения стали более дёрганными, а выражения лиц озлобленными. Тогда же мы узнали, что общаются они с помощью свиста и цоканья, дополняя эти звуки движениями пальцев.
Я не ощущал ничего. Апатия была лучше боли, но где-то на краю сознания я понимал, что надо что-то предпринять. Нельзя просто так стоять и позволять эти существам хозяйничать в нашем доме, на нашей планете! Я пытался вызвать в себе волнение за соседей и знакомых, за детей, которые были ближе всех к Иным, к Вадиму, который украдкой вытирал слёзы и держал за руку младшую сестрёнку, которой недавно исполнилось пять. Но внутри было пусто, будто кто-то пылесосом высосал из меня способность испытывать эмоции. Мерзкая мысль в какой-то момент появилась в моей голове и, как не пытался, я не мог от неё избавиться. Если бы Владислав Алексеевич и его семья не погибли, сейчас бы я волновался за них, сходя с ума от тревоги и невозможности их увидеть. Это было эгоистично, ужасно, омерзительно, но мысль вцепилась в меня, будто клещ. Я пытался отвлечься на Иных, на боль в спине и затёкших ногах, на духоту и окружающих меня людей, чтобы зацепиться за реальность, но происходящее вокруг вскоре начало напоминать долгий и утомительный сон, после которого я проснусь непременно с головной болью, но вокруг будет привычная мне жизнь.