Шрифт:
Если во время войны операции планируются неделями, в лучшем случае несколькими месяцами, то план первой операции готовится годами. Цели и задачи войны против СССР были сформулированы Гитлером 31 июля 1940 г. на совещании в Бергхофе: «Мы не будем нападать на Англию, а разобьем те иллюзии, которые дают Англии волю к сопротивлению. Тогда можно надеяться на изменение ее позиции. […] Подводная и воздушная война может решить исход войны, но это продлится год-два. Надежда Англии — Россия и Америка. Если рухнут надежды на Россию, Америка также отпадет от Англии, так как разгром России будет иметь следствием невероятное усиление Японии в Восточной Азии». Таким образом, германское руководство искало в сокрушении СССР выход из стратегического тупика. Германия не имела возможности решить судьбу войны вторжением на британские острова. Непрямое воздействие виделось Гитлеру в уничтожении надежд Англии на победу над Германией даже в дальней перспективе. Одновременно сокрушение последнего потенциального противника на континенте позволяло немцам перенацелить военную промышленность на производство вооружений для морского флота и авиации.
Разработка
Руководство СССР правильно оценивало Германию как основного потенциального противника. Как, впрочем, и многие советские люди. Однако успешная антифашистская пропагандистская кампания, которая после прихода Гитлера к власти и его расправы над немецкими коммунистами рисовала гитлеризм в качестве наиболее вероятного врага советского народа на западе, в 1939 г. была свернута. Закрепленный в массовом сознании стереотип фашизма как врага номер один после заключенного в 1939 г. пакта Молотова — Риббентропа стал размываться. Отношение к Гитлеру не стало лучше, но вера в непогрешимость действий советского руководства способствовала восприятию большинством советских людей договора как гарантии неприкосновенности границ. В ходу были такие фразы: «Войны не может быть, ведь с немцами же заключили договор о ненападении». «Мы же торгуем с Германией и доставляем ей хлеб, нефть, уголь. Какая может быть война?» «Молотов недаром ездил к Гитлеру. Они договорились о мире». Очень боялись спровоцировать немцев на развязывание войны. Вспоминает ветеран ВОВ В. Ф. Бухенко: «… после заключения „пакта о ненападении“ с Германией делалось все возможное для его соблюдения и чтобы не допустить ни малейшего повода для провокации. У меня, например, был такой случай. В — техникуме мне дали путевку в летний лагерь отдыха. Там организовывались всевозможные концерты самодеятельности. Я знал одно стихотворение о революционной борьбе немецкого народа и решил с ним выступить в одном из таких концертов. Так меня предварительно прослушали на предмет того, чтобы проверить, нет ли чего в этом стихотворении обидного или провокационного для немцев. Представьте, даже в студенческих лагерях думали о таких вопросах, чтобы не дать Германии лишнего повода для начала войны!»
Усугубляло ситуацию восприятие немцев в виде неоднородной группы, в которой часть населения — пролетариат и крестьянство — сочувственно относится к советским людям. Венер писал: «Всякий, имевший глаза, чтобы видеть, мог заметить в период расцвета немецко-русского пакта признаки не только внутреннего родства тоталитарных методов, но и фундаментального безумия многих русских коммунистических пропагандистов. Русская функционерка Самойлович, имевшая возможность посетить польские области (оккупированные Красной Армией. — В. Р.), рассказывала мне, что немецкие солдаты с завистью смотрели на звезды советских солдат и что красноармейцы целого полка (?) доложили на поверке, что они отдали свои пуговицы и звезды на память немецким солдатам, которые их об этом просили. Из таких эпизодов, истинность которых невозможно было проверить, делался вывод, что немецко-советская „дружба“ должна привести к смягчению положения внутри Германии и что прорусские симпатии среди немецкого населения смогут стать препятствием на пути возможных восточных планов Гитлера». Ветеран Великой Отечественной войны Майданик Лев Исакович вспоминал: «Как-то утром сидели мы на лесной полянке во время политзанятий. Разговор шел о заключенном с Германией договоре о ненападении. Начались вопросы. Задал вопрос и я:
— Товарищ старший политрук, почему непрерывно идут в Германию эшелоны с нашим зерном, лесом, рудой и многим другим?
Старший политрук посмотрел на меня, почему-то улыбнулся и, как мне показалось, совсем некстати спросил:
Тебе сколько лет?
Скоро двадцать исполнится, товарищ старший политрук.
— Ну вот, значит, тебе только двадцать лет. И ты не понимаешь, что немецкий пролетарий, который ест русский хлеб, никогда на Россию руку не поднимет, это и есть пролетарская солидарность. В таком случае не будет воевать немецкий рабочий против русского рабочего. Поэтому и идут эшелоны с хлебом и прочим в Германию. Ясно?
— Ясно, товарищ старший политрук, — пробормотал я».
В целом можно говорить, что перед войной в сознании основной массы мужского населения 1919–1922 гг. рождения (а именно они приняли первый удар немецких войск) не было сформировано четкого образа врага. В этом плане бойцы и командиры Красной Армии безоговорочно уступали солдатам вермахта, руководствовавшихся простыми и ясными формулировками, как, например, приказ генерала Гепнера: «…борьба должна преследовать целью превратить в руины сегодняшнюю Россию, и поэтому она должна вестись с неслыханной жестокостью… Никакой пощады прежде всего представителям сегодняшней русской большевистской системы…» Здесь уместно привести слова Н. И. Обрыньбы: «Начало войны и подготовка людей к убийству, ожесточение — это перестройка всей психики человека, и происходит она мучительно и достаточно долго. Мы не были подготовлены к войне не столько технически, сколько морально, и для перевоспитания людей требовалось время. Это один из факторов, давших возможность немцам в первые дни войны ошеломить нашу армию». Требовалось научить людей ненавидеть. Ведь ненавидеть — это не значит сердиться и ругать, ненависть — это решимость вступить в борьбу. Когда человек находит свое личное место в схватке с врагом не только личным, а врагом твоего народа, твоей родины. Нужно сделать врага «плохим», потому что иначе воевать невозможно, поскольку убийство человека табуируется общепринятыми нормами человеческой морали, религиозной этики и здоровой психики. Однако врага нужно и можно убивать, потому что он как бы изначально выносится за рамки категорий, на которые эти нормы распространяются. В общественном сознании (в том числе и в массовом бытовом) враг наделяется свойствами, «противными человеческой натуре». Действительно отрицательные его качества гипертрофируются, а качествам, по обычным «мирным» меркам оцениваемым положительно, придается негативный смысл. При этом механизм конструирования образа врага, как правило, универсален: он направлен на обоснование своей правоты в войне (подчеркивание агрессивности противника, его жестокости, коварства и т. п.), а также собственного превосходства, которое должно стать основанием для победы над неприятелем. И то и другое достигается путем противопоставления своим собственным качествам, которые рассматриваются как позитивные ценности.
Отсутствие четко сформированного образа врага накладывалось в сознании людей на гипертрофированную уверенность в силе Красной Армии, которая врага разгромит: «малой кровью, могучим ударом». Основана такая уверенность была на грамотно построенной пропаганде успехов Красной Армии в локальных конфликтах и одновременном замалчивании неудач. Не говоря уже о том, что профессия военного к концу 30-х гг. была одной из самых престижных и высокооплачиваемых. Вспоминает М. Л. Сандлер: «Все солдаты были хорошо одеты, обуты в сапоги. Кормили в армии даже лучше, чем мы бы питались на „гражданке“. Кашу с мясом ели каждый день, кроме так называемого „рыбного“ дня. Солдатам выдавали махорку, платили жалованье, кажется — семь рублей в месяц. На эти деньги покупали зубной порошок, подворотнички, но папирос приобрести себе позволить не могли, поскольку пачка стоила 35 копеек. Я не помню, чтобы были разрешены денежные переводы из дома. Помкомвзвода получал 36 рублей в месяц, старшина-сверхсрочник имел зарплату чуть ли не 500 рублей + паек. Многие ребята стремились остаться в армии на сверхсрочную службу». А ведь в стране карточную систему распределения продовольствия отменили только в конце 30-х гг. Трудно было купить более или менее приличную одежду. Зимой люди носили «перелицованную», то есть переделанную из старой, еще дореволюционной, одежду, летом щеголяли в старой красноармейской форме или надевали полотняные брюки и парусиновые туфли. В городах жили скученно — по пятьдесят семей в бывших барских квартирах, а новое жилье почти не строилось. Вот что вспоминает ветеран ВОВ, житель города Тула Р. И. Жидков: «Я — обыкновенный, стандартный парень того времени. Любил технику и занимался в кружках: авиамодельном, радио. Тогда было так: чтобы поступить в кружок, надо было показать дневник. Плохо учишься — тебя не возьмут, или если двойку получил, гуляй, пока не исправишь.
Берлин, 22 июня 1941 г. Через несколько минут немцы узнают о том, что началось вторжение в СССР.
В футбол играли „улица на улицу“. Камера была. Каждый по неделе отвечал за мяч: чинил его — это очень ответственное занятие. Кожу надо шить, а если стянешь, то мяч огурцом будет, и ребята тебе морду набьют. Инвентаря не было. Продукты были — питались нормально.
Велосипед, карманные часы и сетевой приемник — вот предметы роскоши и зависти тех дней. В Туле на первом месте был велосипед.
Мужики ходили в цирк, на борьбу. Цирк в Туле еще Поддубный построил. На первые два отделения мастеровые, рабочие отдавали билеты нам, мальчишкам, и мы смотрели на выступления актеров и зверей, а перед третьим отделением, в котором должна была быть борьба, мы выходили на улицу и отдавали билеты.
Потом нас взяли в спортивное общество „Пищевик“ в детскую футбольную команду. Одели — форма, гетры, бутсы. Играли уже на стадионе. Потом я попал в юношескую команду. У меня получалось по правому краю. Сдавали нормативы ГТО, БСО, ЮВСО (юный Ворошиловский стрелок) — это было развито».
В деревне жизнь была еще более тяжелой, хотя многие, в том числе и Д. Я. Булгаков, в то время житель Курской области, вспоминают, что перед войной стало немного полегче жить: «В 1937 г. был хороший урожай — на трудодень дали по 3 килограмма хлеба! Люди подкрепились. В 1938 г. урожай был послабее, но тоже ничего. В 1939 г. стали в магазины завозить побольше товаров. Что для меня тогда было лакомством? Белый хлеб! Булка, сахар, конфеты (леденцы-горошек)! Любая конфетка, булочка, пряник — это было для нас лакомство. Ждали, когда кто поедет в город, в райцентр, привезет гостинец. Были ли у меня часы, велосипед, патефон, радиоприемник? В 1941 г. брат приехал в отпуск и привез патефон. Это было что-то такое необыкновенное! Пол села приходило слушать! В селе патефон был богатством. Велосипед был у учителей, начальника почты и у детей директора школы. Кататься нам они не давали. Кое у кого были настенные ходики. Наручные часы только у интеллигенции: фельдшера, директора школы. У учителя были часы на цепочке».