22 июня. Черный день календаря
Шрифт:
Правительство Советского Союза выражает твердую уверенность в том, что все население нашей страны, все рабочие, крестьяне и интеллигенция, мужчины и женщины, отнесутся с должным сознанием к своим обязанностям, к своему труду. Весь наш народ должен быть сплочен и един, как никогда. Каждый из нас должен требовать от себя и от других дисциплины, организованности, самоотверженности, достойной настоящего советского патриота, чтобы обеспечить все нужды Красной Армии, флота и авиации, чтобы обеспечить победу над врагом.
Правительство призывает вас, граждане и гражданки Советского Союза, еще теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской
Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».
Вместе с выступлением Молотова война стала последовательно врываться в каждый дом и каждую семью. В полдень 22 июня в Минске МХАТ давал очередной спектакль — «Школу злословия». Зрители этого спектакля были одними из немногих, кто в СССР не слышал обращения В. М. Молотова. После антракта на сцену вышел человек в военной форме и, сообщив о начале войны, предложил военнообязанным направиться в свои военкоматы. Прочие остались в зале, спектакль продолжился и закончился, как обычно. Вечером 22 июня мхатовцы играли еще один спектакль. Никто еще не знал, что через несколько дней на улицы Минска войдут немецкие танки.
По радио в полдень узнавали о начале войны даже те, кто имел непосредственное отношение к войскам пограничных округов. Механик 94-го авиаполка 62-й авиадивизии КОВО И. И. Еремиевский вспоминал: «Июнь месяц. Я был в отпуске. Когда выезжал в отпуск, купил батарейный радиоприемник и повез в село. И об объявлении войны услышал по радио. В 12 часов дня после сигнала времени Левитан начал передавать известия, и первое, что немецкие войска в Африке продвинулись вперед, командующий Роммель. Проходит 10 минут 1 — го часа дня. В 12 минут передает, что в Донбассе такая-то шахта выполнила план. Радио перестало говорить […]. Потом на 14-й минуте […] Левитан стал говорить: „Сегодня ровно в 12 часов 15 минут дня выступит по радио Народный комиссар иностранных дел тов. Молотов. Работают все радиостанции Советского Союза“. Левитан повторил это несколько раз. Пришло 12 часов 15 минут. Выступает Молотов».
Однако те, кто проживал в непосредственной близости от западной границы Советского Союза, узнали о начале войны не по радио, а по разрывам бомб и снарядов, реву пикирующих бомбардировщиков. Вспоминает И. Деген: «В ночь на двадцать второе июня, будучи дежурным вожатым, я видел, как по мосту в Германию прошел тяжело груженный состав. Ранним утром люди стали говорить по секрету — „Началась война!“. Уже днем наш город впервые бомбили. Милиционеры стреляли из наганов по немецким бомбардировщикам — замечательная картинка»… Я прибежал в горком комсомола, оттуда — в военкомат, но со мной нигде не хотели разговаривать. Я сотрясал воздух возгласами о долге комсомольца, о защите Родины, о героях Гражданской войны. Я выстреливал лозунги, которыми был начинен, как вареник картошкой. Ответ был коротким — «Детей в армию не призываем!»
Пока что даже такие скудные трофеи радуют и вызывают интерес. Скоро на всякие «мелочи» перестанут обращать внимание.
Вспоминает Вот Делятицкий: «Моя жена Татьяна, она с двадцать девятого года, на два года меня младше. Ее отец, майор Урин Зиновий Александрович, командовал артиллерийским дивизионом в 5-й армии, и Таня училась со мной в одной школе. 22/6/1941, когда на рассвете, немецкие летчики превратили военный городок Луцка в груду дымящихся развалин, одна из бомб попала в дом, в котором жила Таня, и под обломками стен оказались ее мать и два младших братика. Таня кинулась к соседям-полякам и молила о помощи, просила помочь ей откопать из развалин ее семью.
В ответ поляки говорили: „Нет! Вас никто сюда не звал, так подыхайте!“
В ночь на двадцать второе июня я спать не пошел. Сидел в комнате и читал книгу. Видно, задремал, и книга выскользнула из моих рук и упала на пол.
Я потянулся за ней и услышал какие-то хлопки. Взглянул мельком на часы, на них было 03:45 ночи. Снова, раздались какие то странные звуки, похожие на раскаты грома. Мама крикнула мне: „Петька, закрой окна, дети грозы боятся“.
Я подскочил к окну, а там… Все небо черное от самолетов.
В эту минуту посыпались бомбы, прямо перед нашим домом. Они падали на палатки комендантского взвода, оттуда выбегали солдаты в одних кальсонах и трусах. Рядом с нами были дома, в которых жили летчики.
Оттуда выскакивали летчики и стремглав неслись на аэродром истребителей И-16, находившийся за старым польским кладбищем, неподалеку от штаба армии.
Я стоял как завороженный и не мог оторвать взгляд от этой изумительной и страшной картины, от разрывов бомб. „Мессеры“ летели так низко и медленно, что я воочию видел, как один из немецких летчиков помахал мне, мальчишке, стоявшему в освещенном оконном проеме, своей рукой в перчатке.
Понимаете, видел! Мне это не показалось.
После этого „приветственного жеста“, я как был в одних трусах, выпрыгнул в окно на улицу, куда уже выбежали из домов Тамарин и братья Куренковы.
Мы побежали через болото к школе, за пулеметом, но навесной мост через болото был уже разрушен. Через улицу 17-го Вересня мы кинулись к школе по другому короткому пути, к лесу, через старое кладбище.
Но бомбежка не прекращалась. Нам пришлось отсидеться в одном из склепов, чтобы как-то переждать огненный смерч, бушевавший вокруг.
Рядом с нами, возле одного из склепов, сидели два странных человека в штатском, и что-то говорили в какой-то предмет. Разве мы тогда могли понять своим мальчишеским умом, что это немецкие корректировщики с рацией.
Бомбежка закончилась, и мы побежали в лес, там всегда дислоцировались танкисты из дивизии Катукова. Навстречу нам шел прилично одетый гражданский мужчина, непохожий на местного поляка, и на безукоризненном русском языке нам сказал с ухмылкой: „Ребята, куда вы бежите? Наши уже в Германии, немца добивают“. В лесу встретили танкистов, которые пытались завести свою технику, уцелевшую после авианалета. Снова вернулись к военному городку, а наши дома уже разрушены. Все в огне…
Рядом горели лавочки на улице Шопена, из одной слышались крики о помощи.
Мы сломали дверь и вытащили из огня старуху, которая оставалась на ночь охранять колбасную лавку. Вернулись к ДКС, и ничего понять не можем, где наши родные, успели выбежать из домов или лежат под развалинами.
И тут снова началась бомбардировка. Мы опять рванули к лесу, к танковой части из состава 20-й танковой дивизии. Танкисты нас спросили: „Вы откуда, ребята?“. Отвечаем: „Мы из ДКС, с военного городка, дети командиров, наши дома сгорели“. Нас усадили, кого на танк, кого на машину ГАЗ-ЗА, и колонна танкистов вышла из леса.