220 дней на звездолете (изд.1955)
Шрифт:
Он взял карандаш и быстро провел на листе несколько окружностей. Несмотря на то, что он рисовал без циркуля, они получились замечательно ровными. Я сохранил этот рисунок на память…
— Смотрите, — сказал Камов: — точка в центре, обведенная маленьким кружком, изображает Солнце. Первый круг — это орбита Венеры. Между нею и Солнцем есть еще планета Меркурий, но я опускаю его орбиту, так как она нам не нужна. Второй круг — это орбита Земли. Третий — орбита Марса. Если бы я соблюдал правильный масштаб, то изобразить планеты на этом листе было бы невозможно: они были бы не видны на нем. Но это не план, а схема. Кружки, которые я помечаю цифрой
Он нарисовал второй кружок на орбите Венеры и пометил его цифрой «2».
— Отсюда мы направляемся тем же путем к Марсу и встретимся с ним вот здесь, а затем — обратно к Земле, которая за это время успеет пройти больше половины своего годового пути и будет находиться примерно вот тут…
— Ясно! — сказал я.
— Этот рисунок не более чем грубая схема, — заметил Камов. — Орбиты планет не замкнуты, так как Солнце, увлекая их за собой, само движется в пространстве; но так вам должно быть понятнее.
— Благодарю вас! Мне всё совершенно ясно.
— Вот теперь вы вполне поймете, почему мы не можем ни на один день отложить старт. Это собьет все расчеты.
— Понимаю!
— На сегодня этого достаточно. За семь с половиной месяцев пути мы успеем обо всем переговорить. Ваше участие в экспедиции начнется с завтрашнего утра, когда вас осмотрит медицинская комиссия. Чтобы подготовить вас к полету, нельзя терять ни одного дня.
На этом наш первый разговор с Камовым закончился.
Было за полночь, когда я пришел домой.
Над крышами домов поднималась Луна. На ней побывал человек, с которым я говорил сегодня. «Кто знает!.. Может быть, и я попаду когда-нибудь на ее сверкающую поверхность…»
«Сверкающую»… Я вспомнил статью Камова, в которой он писал, что поверхность Луны, темная и мрачная, покрыта скалами густо-коричневого цвета, и улыбнулся над своей восторженностью.
Там, в непосредственной близости, всё выглядит иначе, чем с Земли. Блестящие планеты — в действительности темные, не светящиеся тела. Скоро я сам буду на одной из них…
«Буду ли? А что, если завтра приговор врача навсегда закроет передо мной такую возможность? Как тяжело будет пережить это разочарование!»
Я очень плохо спал и эту ночь. Лежа в постели с открытыми глазами, я прислушивался к медленному ходу часов на стене, и временами мне казалось, что они совсем остановились.
Я заснул под самое утро, и во сне меня не оставляла всё та же мысль о возможном провале всех моих стремлений.
Но все страхи оказались ложными. Комиссия, состоявшая из трех врачей, под председательством известного профессора, долго и тщательно выстукивала, выслушивала и измеряла меня. Проверяли зрение, слух, вращали на какой-то специальной карусели и даже заставили несколько минут провисеть вниз головой на особых петлях, после чего опять принимались за бесконечные выслушивания.
В заключение старик профессор, похлопав меня по спине, сказал слова, сладкой музыкой прозвучавшие у меня в ушах:
— Идеальный организм! Можете, молодой человек, отправляться хоть на Полярную звезду, если вам так надоела наша Земля.
Врачи засмеялись.
— Готовьтесь к полету! — серьезно сказал профессор. — Помните, что, если перед стартом у вас окажется хотя бы насморк, вы не будете допущены. Соблюдайте строгий режим, — он указал на одного из членов комиссии. — Доктор Андреев специально прикреплен к участникам экспедиции. Советуйтесь с ним как можно чаще. Работа, отдых, пища, развлечения — всё должно проходить под его контролем. Вы больше не принадлежите себе.
Пройдя комиссию, я поехал прямо к Камову, чтобы получить у него указания для начала работы. Он меня, по-видимому, ждал и обрадовался, когда я сказал, что всё в порядке.
— Мне было бы жаль потерять вас, — сказал он. — Очень рад, что этого не случилось. Познакомьтесь! — прибавил он, подводя меня к высокому худощавому человеку, сидевшему у письменного стола. — Константин Евгеньевич Белопольский — мой помощник в космическом полете.
Имя, названное Камовым, было мне знакомо. Белопольский — однофамилец знаменитого русского астронома — был автором многочисленных астрономических книг, и я сам изучал в школе астрономию по его учебнику.
Когда Камов назвал мою фамилию и сказал, что я участник будущего полета, Белопольский пожал мне руку, но, как мне тогда показалось, сделал это совершенно равнодушно. Даже тени улыбки не появилось на его лице, покрытом глубокими морщинами (хотя ему только сорок пять лет), и он не сказал ни одного из тех слов, которые принято говорить в подобных случаях.
Помню, что на меня произвело неприятное впечатление это молчание, и я даже подумал, что иметь такого спутника в долгом путешествии не особенно большое удовольствие.
Как я знаю теперь, крайняя молчаливость является отличительной чертой этого человека, который может долго говорить только об астрономии и математике.
Совершенно иначе встретил меня четвертый участник экспедиции — Арсен Георгиевич Пайчадзе, с которым я познакомился двумя днями позже.
Еще молодой, не старше тридцати пяти лет, он был широко известен как выдающийся знаток спектрального анализа. 2 Влюбленный в астрономию, называющий ее «верховной наукой», Пайчадзе способен часами говорить о какой-нибудь звезде или туманности. Говорит он не очень хорошо, с заметным грузинским акцентом, но я знаю, что студенты университета, где он преподает астрономию, любят его слушать.
2
Спектральный анализ — исследование химического состава тел при помощи изучения испускаемого или отражаемого ими света.
— Борис Николаевич Мельников? — спросил он, пожимая мне руку с такой силой, что я сморщился от боли. — Слышал про вас. Участвовали в полярной экспедиции.
— Участвовал, — сказал я.
— Тогда на полюс, теперь на Марс. Боитесь полета?
— Если говорить откровенно, боюсь немного.
Возможно, что я не ответил бы так кому-нибудь другому. Но вся небольшая тонкая фигура Пайчадзе, его смуглое лицо с коротко подстриженными черными усиками над верхней губой, его ласковые глаза сразу произвели на меня такое впечатление, как будто я знаю его уже много лет.