23 главных разведчика России
Шрифт:
Я все надеялся когда-нибудь оказать ей ответную услугу. Да и много на что я тогда надеялся, пребывая во влюбленном состоянии. Но ничему не суждено было сбыться. Через три года она покончила с собой. Я разговаривал с ней за неделю до ее смерти. Позвонил, чтобы поблагодарить ее. В очередной раз. Я уезжал на неделю на Дальний Восток переводчиком. Тогда поехать за границу было очень трудно. Она отдала мне свою поездку: пригласили-то ее, а она сказала, что не может, и посоветовала своего «лучшего студента».
Я говорил слова благодарности. Она едва отвечала. Она была в депрессии из-за неродившегося
Но все это произойдет позже. А тогда моего приятеля приняли на службу в КГБ и определили учиться в разведшколу. Приемная комиссия ни к чему не смогла придраться, только со ссылкой на медиков потребовала вырезать миндалины, размер которых превысил предельно допустимую для чекистов норму.
Потом ему пришлось прыгнуть с вышки с парашютом, и он прыгнул, чем произвел на меня сильное впечатление. Он действительно ничего не боялся, кроме собак. Я над ним подшучивал: как же так, офицер разведки, а собак боишься?
Осенью он начал учиться. Уезжал на пять дней в лесную школу. Домой приезжал на выходные. Мы виделись по-прежнему часто, но наши разговоры становились все скучнее. Он по понятным причинам мало что рассказывал о своей новой жизни, а я расспрашивать не считал возможным – понимал, что он обязан все держать в секрете.
Не очень-то ладился и разговор на более общие темы – насчет того, что происходит в стране. Брежнев еще был жив, и что тогда говорилось на московских кухнях, известно. Но мог ли я обсуждать все это с моим другом? Разумеется, я не боялся, что он на меня донесет. Я убедился в его порядочности. Я думал о том, как бы своими разговорами не поставить его в двойственное положение.
Однажды он пришел ко мне с женой и товарищем, с которым вместе учился: аккуратный, неприметный молодой человек с очень внимательным взглядом. Они уже были веселые, а у меня хорошо добавили. В какой-то момент жена моего друга отвела меня в сторону:
– Обратил внимание, что мой пьет, а этот только пригубливает? Завтра доложит куратору курса, что мой злоупотребляет алкоголем.
– Зачем? – удивился я.
– Распределение близится. Завидных мест мало, а желающих много.
Молодые люди, польстившиеся в основном на возможность работать за границей, выбрали сферу деятельности, в которой отменялись все правила морали и нравственности.
Своего рода антимир.
Готовили их к работе, смысл которой состоял в том, чтобы совершать недостойные поступки. И заставлять других идти на преступление: красть документы, выдавать секреты, лгать всем, включая самых близких людей, брать деньги за воровство, предавать друзей и Родину. И при этом знать, что агент, которого ты склонил к сотрудничеству, может закончить свои дни на электрическом стуле.
– Забудь о сантиментах, – сказал мне в известном здании на Лубянке еще при советской власти один полковник, который по установленному порядку цензурировал рукопись моей детективной повести. – Это жестокие мужские игры. Играть в них не каждый может.
Конечно. Для того, чтобы с чистой совестью заставлять других преступать закон и мораль, надо что-то сломать
Через год после того, как мы закончили университет, моего отца сняли с работы. Сняли по-иезуитски или, точнее говоря, по-партийному. Вызвали в ЦК.
– Вы больше не можете занимать ответственный пост, – сказал заведующий отделом пропаганды ЦК. – Вам нужно перейти на менее видную работу.
– Почему? – спросил он. – Какие ошибки я совершил?
– Вы сами все знаете, – был ответ. – Идите и подумайте.
Заведующий отделом ЦК, как выяснилось потом, напрасно напускал на себя важность. Он сам не знал причину. Ему поручили провести разговор, ничего не объяснив. Это была тайна, до которой его не допустили.
Трагедия для отца была двойная. Во-первых, его, газетчика до мозга костей, отлучили от любимой газеты и от журналистики вообще. Во-вторых, в нашем доме надолго замолчал телефон. Куда-то вмиг исчезли многочисленные друзья-приятели, напуганные необъяснимой опалой.
Перестал к нам приходить и мой лучший друг.
Он по-прежнему мне звонил. Мы встречались у него или на улице, но нашего дома он избегал. Я не сразу обратил на это внимание. Задумался только в тот день, когда он закончил двухлетний курс в разведшколе, получил еще одну звездочку на несуществующие погоны и был распределен в первое главное управление КГБ.
Мне казалось, что в этот день он мог бы зайти и поблагодарить человека, который когда-то помог ему. Но моего отца, с которым раньше любил советоваться на самые разные темы, в том числе глубоко личные, он теперь избегал. Он стал другим человеком. Наверное, моя дружба уже не была ему нужна.
Он не сумел превратиться в законченного, холодного и беспринципного циника, которым лучше всего быть на той стезе, которую он себе выбрал. Он явно ощущал, что поступает не так, как следовало. Я думаю, ему это было очень неприятно. Он был рожден открытым и добрым. Но по-другому он уже не мог. Он жил в антимире и подчинялся его законам.
Ему еще раз крупно повезло. В стране, которой он занимался, произошел крупный провал. Один из сотрудников резидентуры ушел на Запад. Разумеется, засвеченными оказались все, с кем перебежчик работал на этом направлении; их пришлось отозвать в Москву и срочно искать замену среди тех, кого он не знал. Не знал он тех, кто только что отучился и пришел в отдел. Для молодой поросли, которой в ином случае предстояло несколько лет протирать штаны в Ясенево и ждать, пока старшее поколение подвинется, сразу открылись завидные места в резидентуре.
Но места все же были разные. Мой друг не хотел работать в посольстве или консульстве. Он мечтал о журналистском прикрытии.
– Посольские живут вместе, в одном здании на территории посольства, все друг за другом следят: что купил, что жена на обед приготовила, куда поехал. Лишнего шага без разрешения не сделаешь, – объяснил он мне. – А журналисты живут отдельно, в городе, сами собой распоряжаются и в посольских дрязгах и интригах не участвуют.
Ему нужно было продемонстрировать своему начальству, что он может работать журналистом. Я написал несколько заметок, подписал его фамилией и напечатал в нашем журнале. Вскоре он уехал.