290 секунд
Шрифт:
Юрий Валентинович Мызгин, завотделением, доктор медицинских наук, заинтересовался моим случаем примерно год назад и сейчас пишет на его основе какую-то революционную научно-исследовательскую работу об аномалиях функционирования долей головного мозга.
Мы встречаемся ровно в 09:30 утра каждого третьего понедельника месяца. Как правило, на протяжении всего приёма, длящегося по полдня и больше, мы проводим последовательные тесты, сканируем, измеряем, сравниваем результаты анализа с предыдущими визитами.
Мне хочется понять, что со мной не так и как от этого «вылечиться».
Юрий Валентинович – единственный человек, которому я доверился, каждый раз делясь с ним новостями – какие они есть, без вранья и преувеличений. В свою очередь, он не злоупотребляет моим «недугом», не задает лишних вопросов, сохраняет конфиденциальность. Наши отношения в некотором смысле можно назвать дружеско-деловыми. Чтобы помнить, Мызгин ведет специальный учет всем нашим
После автомобильной аварии ещё в школьные годы, навечно пригвозженный к остатку оставшейся жизни тростью, Юрий Валентинович решил посвятить себя медицине со специализацией в нейрохирургии.
Сегодня я буду делать МРТ. Заполняю специальную анкету, проставляю галочки, что нет металлических имплантов, противопоказаний и т. п.
Надеваю специальную хлопчатобумажную сорочку, ложусь на выдвигающийся стол.
– Не двигайся, Роман, – слышу в динамике голос Мызгина.
Вся эта кажущаяся со стороны простой процедура называется сложным недетским термином – диффузная спектральная томография.
Главным образом она помогает выявить ещё на ранней стадии сосудистые патологии, опухоли, травмы и воспалительные процессы, зарождающиеся в мозгу.
Спустя десять минут я уже сижу в зале ожидания, пока врач распечатывает результаты.
Наконец, Юрий Валентинович выходит и рубки:
– Как обычно, ни аномалий, ни патологий развития. Всё в норме.
– Ну да, хорошо.
В соседнем зале мы проводим электроэнцефалографию и ещё с десяток тестов, медсестра производит забор крови. Ощущаю себя добровольным подопытным кроликом из страны чудес, мечтающем вылезти из глубокой норы назад в нормальную жизнь.
В районе четырех часов пополудни мы наконец-то садимся пообедать в служебной столовой при дневном стационаре.
Юрий Валентинович представительно располагается напротив, мы начинаем с супа.
Каждый раз наблюдая за ним и общаясь, ловлю себя на мысли, что я бесконечно уважаю и не перестаю удивляться этому ученому мужу – есть в нём что-то едва уловимое в деталях, но при этом очень правильное в целом. То, что вселяет в меня чувство уверенности, доверия и даже защищенности.
– Как ваша диссертация, Юрий Валентинович?
– Придется снова как-то филигранно корректировать тему. Комиссия нынче вредная, Ром, совсем никакая.
Мы приступаем ко второму блюду: паровые котлеты и греча с подливкой.
– Как там по моему делу? Есть добрые вести? – я спрашиваю как будто о погоде.
– Понимаешь, Ром, – врач кладет вилку и немного наклоняется, – все твои показатели практически в норме, другими словами – ты здоров как Кенгуру. Единственное, что меня смущает, это результаты твоего спектрального анализ потенциалов мозга.
– А что с ними не так? – кусок котлеты повисает в воздухе будучи наколотым на зубцы моей вилки.
– Как тебе объяснить? Существуют разные компоненты спектра, которые имеют дифференцированную частоту: дельта, гамма и пр. У тебя практически полностью отсутствует целый диапазон длинных волн до 4 Гц.
– Это плохо?
– Это аномалия. И такого быть не должно. Я встречался со своими французскими коллегами, показывал им твои тесты – они дружно пытались меня убедить, что это просто глюк машины, и что это невозможно. Как если бы у пациента не билось сердце, и он записался на прием за валидолом.
– Ну, их можно тоже понять.
– Конечно, – широко улыбается Юрий Валентинович, демонстрируя идеальные белые зубы, – снова и снова забывая, как ты выглядишь, встречаясь, раз за разом и продолжая тесты, мне иногда кажется, что я спятил. Это совсем не весело, Ром.
– Что будем делать дальше? – я возвращаюсь к трапезе.
– У меня есть одна, несколько безумная идея, и она небезопасна, предупреждаю тебя сразу. Если ты готов – я закажу оборудование, придет как раз к следующему твоему приему.
– Да, я готов. И я ценю вашу прямоту и честность.
– Откровенность, Ром – это больше, чем просто открытое уточнение формальностей.
У врача звонит телефон. Юрий Валентинович смотрит на дисплей, строит недовольную гримасу:
– Алло, да, так, понял. Начинай депонирование на периферии и 100 мл трамадола, подожди, лучше 150 мл. Буду через 10 минут. Отбой.
Кладет смартфон в карман халата, в три глотка осушает большой стакан компота:
– Ром, мне нужно бежать. Долг и клятва Гиппократа, и так уже 33-й год.
– Увидимся через месяц, снова в понедельник?
– Да, всё строго по нашему плану. Может дело действительно наконец-то сдвинется с мертвой точки! Ты главное, не лезь, куда не следует и живи по совести. Мало ли у кого какая хворь, надо оставаться людьми.
– Договорились!
– Ну ладно, как думаешь, кем лучше быть лысым или идиотом? – вставая, спрашивает меня врач.
– Наверно идиотом, не так заметно.
– Точно, – Юрий Валентинович каждую нашу встречу заканчивает именно этой подбадривающей, как он считает, меня шуткой,
Мы прощаемся.
Фраза про «небезопасную безумную идею» немного настораживает, но даёт пищу надежды и желания двигаться дальше. Даёт сил жить в завтра и идти в будущее.
Возможно абсолютно всё, если ты готов идти до конца, если ты готов умереть за свой путь.
Я переодеваюсь, забираю из гардероба свои вещи и покидаю клинику.Глава 4 Одиночество
Бордовый закат, словно кровью, смыл с неба светлую рябь перисто-кучевых облаков, погрузив утомленный суетой мегаполис в спасительную ночь.
Я стою у края монолитной плиты, на 32-ом недостроенном этаже очередного будущего офисного здания, совсем рядом с м. Бауманская.
Кроме нескольких опорных стен, пыли и кучи оборванных проводов в полиэтилене вокруг меня ничего нет.
Мне достаточно сделать шаг, чтобы мешком упасть вниз и разбиться о сырую курносую землю.
Стройка заморожена, судя по отсутствию каких либо следов на лестничных проёмах – ещё с первой волны кризиса, сторожа на въезде я никогда даже не видел. Случись что неладное – никто тебя не хватится до самой Китайской пасхи.
В последнее время я довольно часто приезжаю сюда, чтобы побыть в тишине наедине с самим собой и собраться с мыслями.Я стараюсь надышаться прохладным октябрьским ветром, глядя как там внизу, вдалеке, циркулируют словно игрушечные, огни бесчисленных машин.
Клерки торопятся домой к своим семьям. Каждый пытается успеть пораньше, чтобы занять возле дома лучшее парковочное место, поужинать и вперемешку осилить вечерние новости с криминальным обзором за день.
Такой нудный, отупляющий, ничем не примечательный, вечер ждет большинство из этих людей.Тысячи из них ещё утром приехали на поездах и электричках сюда в поисках большего. За живыми деньгами, приключениями и авантюрами. Прямо сейчас сотнями они уезжают назад сломленными, разочарованными и ненужными. Но у кого-то всё получилось. Или вот-вот получится, и чтобы этот момент не упустить, выдержки и энтузиазма припасено с запасом.
Я вижу замечательный город.
Гостеприимный, в чем-то неоднозначный, пусть местами жестокий и не прощающий ошибок, мощный, не знающий себе равных бездонный источник больших возможностей для тех, у кого хватит смелости и силы духа.
Ежедневно перед каждым жителем он открывает тысячи шансов и случаев: можно выучить любой иностранный язык, побить олимпийский рекорд, слетать в неизведанный уголок Земли, встретиться с известными людьми, создать инновационный продукт, изобрести лекарство от рака…
Но нет, многим из толпы проще ездить уже проторенными дорогами, жить до самой пенсии в привычной однушке, питаться в одной и той же столовой.
Люди попросту не хотят или не могут мыслить масштабнее и смотреть чуть дальше, чем привыкли.
Я нащупываю подошвой какой-то камень, очевидно слипшийся фрагмент цементного порошка, аккуратно подвожу его носком ботинка к краю плиты и несильно толкаю в «пропасть».
Слегка наклоняюсь, чтобы понаблюдать за ходом падения.
Камень почти сразу исчезает в темноте и спустя несколько секунд доносится звонкий удар о полый металлический предмет, скорее всего – бочку.
Я вспоминаю себя, десятилетие назад, молодого, амбициозного птенца, вырвавшегося из родительской клетки, шаг за шагом падающего и поднимающегося на пути к высоким целям.
Мне встретилось много хороших и сильных людей, которые многому научили и не оставили в трудные минуты. Были и те, кто гадил из всех отверстий, вредя всем задумкам и начинаниям.Я не сужу, не копаюсь в прошлом, не ищу виноватых.
Я просто задаю вопрос: «Чему я могу научиться в тех ситуациях».
И отвечаю сам себе: «Никогда не сдаваться, и преодолевая скептицизм и критику окружающих, до победного переть напролом».
Так я жил до момента, когда всё произошло.Хотелось ли вам когда-нибудь, что бы все от вас отстали, оставили в покое, забыли уже наконец?
Вспомните, как спустя какое-то время, отдохнув и остыв в одиночестве, и успокоившись – вы сами шли на сближение с теми, кто раньше казался опостылевшим.
Человеку не свойственно быть одному – все мы дети социума.
Всем нужно общение, поддержка, возможность быть услышанным.
Легко ли жить без друзей, коллег, знакомых и даже врагов?
Почти три года уже я один, сам по себе, в глубочайшем смысле этого слова.
Мне некому позвонить и поболтать о том, о сем.
Никто на улице не поприветствует меня рукопожатием и не спросит, как дела?
Я никому ничего не должен, меня не зовут на праздники, не приглашают на работу.Если раньше я фильтровал своё окружение, вычеркивая из него дурных недалеких людей, с их завистливыми ложными советами – то сейчас я был бы рад хоть кому-то, кто бы помнил меня с предыдущей встречи.
Расстраивает ли меня это?
Нет, я привык. Смирился. Нашел силы помнить и жить дальше.
Быть несчастным – самый легкий путь в жизни.