325 000 франков
Шрифт:
Бюзар носил сандалии на веревочной подошве, и первое время после того, как стал хозяином и еще не играл целыми днями в тарок, бывало, неслышными шагами подкрадывался к столику или стойке бара и подслушивал чужие разговоры.
Таким образом он услышал, как ссорились Мари-Жанна и Жюль Морель. Мари-Жанна стояла за стойкой бара. Жюль Морель перед ней, наклонившись над стойкой.
– ...И тогда я оставлю тебя в покое, - говорил Жюль Морель.
– Нет, - ответила Мари-Жанна.
– Ни одна женщина
– Надо было раньше думать.
– А если я потребую от тебя сразу всю сумму?
– Я теперь больше не живу в поселке, а бистро не на мое имя.
– Я могу выгнать твою мать.
– Только попробуйте!
– Сука!
Жюль Морель ушел, не заметив Бюзара.
– Ты с ним переспала, чтобы он тебе дал недостающие триста тысяч на покупку кабака... Я ни на минуту не поверил, что Серебряная Нога уступил, чтобы доставить мне удовольствие.
Мари-Жанна упорно все отрицала. Действительно, она три года не платила Жюлю Морелю за свой барак в поселке. Но она никогда не путалась со стариком. Правда, она его обнадеживала, но этим все и ограничилось, вот почему он и приходит скандалить.
– Он сказал: "Еще раз, и я тебя оставлю в покое".
– Нет, он сказал: "Один только раз..." А я на это ответила: "Нет".
– Ты сделала из меня "кота".
Мари-Жанна настойчиво опровергала все обвинения. Они пререкались дни и ночи напролет. И вот с тех пор Бюзар стал так сурово обращаться с Мари-Жанной.
Я попросил разъяснений у Корделии. После несчастного случая с Бюзаром она несколько раз беседовала со своей подругой, хотя Бюзар злился, когда они секретничали, и все время отзывал Мари-Жанну под предлогом всяких дел.
– Никогда ничего у Мари-Жанны не было со старым Морелем, - твердо сказала мне Корделия.
– Давай прибегнем к нашему излюбленному способу проверять честность наших друзей, - предложил я.
Мари-Жанна внесла семьсот тысяч наличными; происхождение этой суммы нам известно; здесь все чисто. На миллион франков она выдала векселя; обеспечением служил оборотный фонд предприятия; в этом тоже нет ничего неясного. Но почему же Серебряная Нога внезапно уступил" в то время как вначале он был неумолим? Это мне казалось подозрительным, так же как и Бюзару.
– У Серебряной Ноги доброе сердце.
– Вот в это я никогда не поверю.
Я знал, что Серебряная Нога способен спустить в одну ночь триста тысяч франков, проиграть их, может в пьяном умилении подарить их кому-нибудь, кто напомнит ему о его былой удали, но отказаться от них в присутствии нотариуса - ни за что в жизни.
– А я верю Мари-Жанне, - упорствовала Корделия.
– Она еще ни разу мне не соврала.
– Вы что-то слишком часто шушукаетесь.
– На то мы и женщины...
Она вспомнила о нашем с нею старом
– Мы - как бои. У нас от "белых" есть свои секреты.
– Вот именно. И ты сейчас врешь мне. Ты покрываешь Мари-Жанну.
Каждый из нас приводил все те же доводы, и я не мог избавиться все от тех же сомнений, и наш спор длился без конца.
В первое воскресенье мая 1955 года брессанец, отбывавший военную службу, получил отпуск и приехал в Бионну, чтобы принять участие в традиционной гонке. Он снова победил; теперь он умел правильно пользоваться переключателем скоростей.
Мы встретились с ним в начале вечера в "Пти Тулоне". Он еще не был пьян. Корделия отозвала его в сторону, и они долго беседовали; Корделия говорила очень возбужденно; видимо, она что-то выспрашивала; брессанец отвечал односложно и смущенно; он несколько раз заливался краской. Он заказал себе рюмку рома, но Корделия не дала ему пить. Она, казалось, настаивала на чем-то, а он пытался увильнуть от прямого ответа.
– Ты похожа на великого инквизитора, - крикнул я Корделии.
Наконец она подозвала меня и Бюзара к своему столику.
– Выкладывай, - сказала она брессанцу.
Тот рассказал, что недостававшие триста тысяч дал Серебряной Ноге он. И сразу же после этого уехал на велосипеде к себе в деревню, чтобы там повеселиться до армии на оставшиеся у него двадцать пять тысяч. Получил ли он расписку? Конечно, получил. Может ли он нам ее показать? Он не помнит, куда дел эту расписку, скорее всего сунул в ящик стола на ферме родителей; когда вернется домой, он ее поищет. Почему он дал эти триста тысяч?
– Бернар - мой товарищ.
Почему Серебряная Нога ничего не рассказал?
– Я его об этом попросил. Ведь расписку-то я взял.
Зачем же ему надо было хранить это в тайне? И почему он удрал, ничего никому не сказав?
– Это никого не касалось, кроме меня...
Вот и все, что удалось вытянуть из брессанца. Бюзар подозрительно смотрел на него. Я тоже отнесся к его объяснениям с некоторым недоверием.
Оставшись наедине с Корделией, я спросил ее:
– Растолкуй мне наконец, почему он не дал деньги непосредственно Мари-Жанне? И чего он скрылся так, будто украл эти триста тысяч, а не подарил их своему товарищу?
– Он стыдился своего поступка.
– На мой взгляд, он, скорее, должен был им гордиться.
– Ему было стыдно, потому что в его представлении он должен был на эти деньги, заработанные им каким-то чудом, купить волов и коров, в которых нуждается его отец и которые понадобятся и ему самому.
Он боялся также прослыть дураком. С его точки зрения, умный человек не станет выкидывать триста тысяч франков, послушавшись своего сердца.
– Так-то это так...
– проговорил я.