33 отеля, или Здравствуй, красивая жизнь!
Шрифт:
Я посмотрела, насладилась этой печалью, задернула занавески, рухнула в постель и благодарно провалилась в черный сон до рассвета, до “часа быка”.
И утром, закрывшись от мира душой как устрица, чувствуя в себе лишь остаток ночного тепла и недоспанный сон, быстро, вместе с такой же нелюдимой толпой – у некоторых на щеке еще оставался не разгладившийся отпечаток смятой подушки, – быстро добралась до аэропортовского поезда; двести метров показались мне километром булыжной дороги, но ничего; пять минут на поезде показались часом, но и это ничего; всё было терпимо, всё было выносимо, могло быть хуже. Родовая травма пробуждения была смягчена безликостью
Это был аэропорт Шарль де Голль в селении Руасси.
И что же? С того дня взбесившийся сайт, на котором я заказываю гостиничные билеты, осатанело зовет меня туда, назад, в предвечные ячейки: “Татьяна! Спешите! Руасси ждет вас! Татьяна! Еще есть шансы! Татьяна, не упустите! Татьяна, последние номера!”
Он не зовет меня в Париж, в уютную клетушку в Сен-Жермене с зеленой веткой в окне и средневековым воркованием птицы на этой ветке, он не зовет в Андай, в номер, где из окна виден океан и голубые тучи Пиренеев, не зовет в Сан-Себастьян, где океан и дождь входят в окна, как в распахнутые ворота, и я, не вставая из-за стола, вижу, что там – отлив или прилив, и в соответствии с этим знанием пью кофе или вино. Нет, он хочет вернуть меня, запихнуть в клетку, в ячейку, в пчелиную соту, чтобы за окном шоссе и гаражи, и шины, и жухлая трава, и по траве, озираясь, бредет куда-то понаехавшее население Франции, качая дредами и скалясь белыми зубами.
Денис Драгунский
Гостиница Россия
– Здесь можно орать и визжать? – спросила Галина Глебовна, оглядев номер.
– Конечно! – сказал Олег Сергеевич. – Что за вопрос!
– Дверей нет. То есть между прихожей и комнатой. А в “Москве” была дверь. В “Москве” вообще было лучше. Такой винтаж, потолки три сорок.
– Сломали мы с тобой “Москву”, – сказал Олег Сергеевич.
– А вдруг “Россию” тоже сломаем?
– Нет, не может быть, – Олег Сергеевич поцеловал Галину Глебовну и подумал, как бы пошутить на тему “Россию не сломаешь”. Но так и не придумал.
Она села на кровать и стала снимать свитер.
– Есть-пить хочешь? – спросил он.
– Хочу. Но потом.
Они разделись, она сбегала в душ. Обнялись, легли.
Галина Глебовна была сверху. Она шептала: “Я же предупреждала, я же спрашивала, а ты разрешил!” – и визжала, и орала, а потом нагибалась к Олегу Сергеевичу: “Я тебя не перепугала, нет?”
Потом она выпрямилась, раскинула руки, потянулась, поглядела в окно и засмеялась:
– Я никогда так прекрасно не трахалась! Господи, как красиво!
Был конец ноября, ранний вечер. Номер был на седьмом этаже, смотрел на Варварку. С низкого неба летели крупные белые хлопья, садились на синие купола церкви. В Гостином дворе зажигались широкие желтые окна.
– Это ты прекрасна, – сказал Олег Сергеевич.
– Ты тоже ничего, – сказала Галина Глебовна, отмыкаясь от него, вставая, спрыгивая с постели, ступая босыми ногами по ковру. – Перерыв, перерыв! Где мои сливы, мой виноград, мой яблочный сок?
Олег Сергеевич
– Нельзя! – крикнул Олег Сергеевич.
Но на всякий случай, замотавшись полотенцем, подошел к двери, а Галина Глебовна закрылась в ванной.
– Кто там? – он поглядел в дверной глазок.
– Извиняюсь! – раздалось из коридора.
– Нет, а что вам надо?
– Электрик. Извиняюсь… – и шаги.
– Электрик, – сказал Олег Сергеевич. – Это я виноват. Надо было табличку вывесить. Битте нихт штёрен. Плиз ду нот дистёрб.
– Точно электрик? – Галина Глебовна вышла из ванной.
Олег Сергеевич достал из пакета сливы, кисточку винограда, две булочки, конфеты “Красная Шапочка” и бутылку сока. Он подумал, что всё это выглядит очень по-детски. А тайком по гостиницам трахаться – по-взрослому? Хотя, конечно, дети в гостиницах не трахаются. У детей денег нет, и паспортов тоже. Но всё равно тут было какое-то лакомство без позволения.
– Точно, точно, – сказал Олег Сергеевич. – В синем комбинезоне с надписью Hotel Russia. С чемоданчиком. В бейсболке с такой же надписью. А почему ты спросила?
– Мне иногда кажется, что Станислав Витольдович за мной следит… Мне кажется, что он всё знает. Но пока молчит. А потом мне отомстит. И тебе тоже.
Олегу Сергеевичу стало чуточку обидно: они еще, извините, не закончили, она голая перед ним сидит – и говорит о своем муже. Поэтому он сказал:
– Ты будешь смеяться, но мне тоже показалось, что он похож на Стасика.
У них так было принято. Галина Глебовна называла мужа по имени-отчеству и с прохладными интонациями, а Олег Сергеевич звал его вполне панибратски и ласково. Зато свою жену, если вдруг о ней заходила речь, он именовал Мариной Матвеевной, и тоже весьма чопорно, а Галина Глебовна – как бы в ответ на Стасика – называла ее Масиком, Масей и Масечкой. Говорила о ней с ласковым смешком, как о миленькой младшей подружке. Хотя вообще-то Марина Михайловна была старше ее на восемь лет.
– Откуда ты взял, что он на него похож? – спросила Галина Глебовна.
– Ты мне фото показывала, – сказал Олег Сергеевич.
Галина Глебовна вздохнула.
– Прости, – сказала она. – Мне с тобой слишком хорошо. Я тебе слишком доверяю. Вот и говорю тебе лишнее, наверное…
– Что ты, – растрогался Олег Сергеевич, обнял Галину Глебовну, положил рядом с собой и поцеловал. Она языком втолкнула ему в рот половинку сливы. Он прикусил этот сладкий мокрый кусочек, пососал и впихнул ей обратно.
– Ну, не мучай меня, – сказала она и проглотила сливу.
Потом сидели, болтали, доедали фрукты и сладости и тайком друг от друга поглядывали на часы.
В “Москве”, конечно, было интереснее. Тяжелая, гобеленом обитая мебель, тяжелые занавески, наркомовская лампа и граненый графин на столе, тусклые кроватные спинки, фанерованные под красное дерево. Казалось, что на дворе семидесятые самое позднее, а то и вовсе сороковые. Олег Сергеевич весь молодел от такой обстановки, и однажды посадил голую Галину Глебовну в кресло и катал по номеру, потому что кресло оказалось на колесиках, и они всячески ласкались, глядя на окна Госдумы. Но главное – в “Москве” в холле был магазинчик, где продавались мытые фрукты. Четыре толстые сливы в картонном лоточке, затянутые пленкой, – и как приятно было пальцем эту пленку рвать с веселым чпоком. С тех пор они полюбили сливы в перерыве.