37 девственников на заказ
Шрифт:
Я, он и старый тигр
— Это все? — спросил Урса после долгого молчания.
— Достаточно, — вздохнула я.
— Я не верю, что такой закаленный жизнью сильный мужчина мог сломаться вдруг от измышлений малолетней девчонки. Вы все выдумали, да?
— Да, — кивнула я. — Может быть, сходим в вагон-ресторан, поедим супу?
— Нет. — Урса категоричен. — Если не хотите есть колбасу, возьмите яблоко. Вам не стыдно за подлог?
— Какой еще подлог?
— Вы написали мое имя в блокнот, хотя не имеете на то никакого права.
— Как-нибудь разберусь, —
— Отстаньте с этим зеркалом, я исхудал настолько, что и так в состоянии осмотреть свои ноги… и все остальное, если потребуется.
— Отлично. Значит, после разговора со мной вы сильно изменились внешне.
— Сильно? — багровеет лицом Урса, и я на всякий случай отодвигаюсь подальше от стола. — Это называется — сильно?! Да меня близкие друзья не узнают, даже родная кошка стала шарахаться!
— Не всякий мужчина так переживает после общения с женщиной, — кивнула я. — Хотя, конечно, общением это назвать трудно. Вы меня повалили на пол…
— Ну, уж и повалил, — Урса отводит глаза.
— Разорвали застежку на юбке. Разорвали-разорвали, это, как вы недавно выразились, в подробностях запротоколировано в жалобе! Потом стали шарить руками по телу…
— Я блокнот хотел отнять!
— Потом засунули в рот мою ногу и стали грызть ее; хорошо, хоть туфлю перед этим не сняли, туфля пострадала больше всего. Молчите?.. А ваша борода все это время лезла мне в рот, в нос, ваша отвратительная вонючая борода!.. И после всего, что вы устроили в кабинете № 12, после такого необычайно близкого и очень напряженного контакта вы смеете утверждать, что я зря вписала ваше имя в блокнот? Да никто из предыдущих тридцати шести мужчин такого насилия себе не позволял! Ну вот, я опять хочу писать!
— Валяйте, — безжизненным голосом разрешает Урса и потом бормочет, отвернувшись к окну: — Конечно, в чем-то вы правы, я даже стал думать, можно ли отнести подобное увечье, нанесенное человеку, к разряду физического насилия…
— Это вы про меня?
— Нет, это я про себя. Последствия нашего разговора тогда в кабинете…
— Вы хотели сказать — допроса?!
— Ладно, пусть допроса. Эти последствия оказались для меня слишком непредсказуемыми, слишком. Начать с того, что я стал пялиться во все зеркала, которые мне попадались, я разглядывал свои ноги и все такое, а на пятый день отрезал косички бакенбардов, а их, между прочим, заплела любимая женщина на Новый год.
— У вас есть любимая женщина? И как она вас любит? Стирает носки, готовит борщи? Ах, ну да… Она же заплетальщица косичек!
— Точно, это было на пятый день после вас, — не слышит Урса. — Я пришел домой, разделся догола…
— Урса Венедиктович! — перебила я. — Давайте поговорим о чем-нибудь более приятном, чем о стрижке усов и выдергивании волос из носа и ушей.
— Хорошо, Евфросиния Павловна, — ерничает Урса. — Как скажете, дорогая Фрося. Смотрите-ка!
Собачонка везет тележку по платформе, видите? Что это за станция, интересно…
— А мне не интересно. Все равно выйти прогуляться нельзя. Вы как хотите, а я хочу спать. Давайте спать, Урса Венедиктович. — Я демонстративно укладываюсь на полку и закрываю глаза. Вторая
Он тщательно расправлял простыню, раскладывал одеяло. Потом, к моему изумлению, начал стаскивать брюки и минут пять сосредоточенно совмещал друг с другом штанины, потом еще несколько минут засовывал совмещенные штанины в вешалку, доверчиво повернувшись ко мне задом, упакованным в трусы семейного пошива. Ну вот, улегся, наконец!
— Отчего же, дорогая Фло, — вещает лежащий Кохан. — Я бы рискнул и вышел с вами на платформу. Мы могли бы даже прогуляться вон к тому магазинчику через пути и заблудились бы, и поезд ушел без нас. А что? Давайте поселимся в этом городке. Я буду предлагать себя адвокатом — в конце концов к старости меня изберут народным заседателем, а вы — лечить пьяниц и уродов с рождения. Вечерами мы с вами исходим вдоль и поперек все шесть улочек — от фонаря к фонарю, подарим городской библиотечке полное собрание работ Фрейда, Платона и “Богоматерь” Захер-Мазоха — пусть развращаются! — выучим наизусть репертуар самодеятельного театра и, наконец, совершим уголовно наказуемое преступление.
— Ну да?! — заинтересовалась я и подавила зевок.
— Мы украдем престарелого лишайного тигра из заезжего цирка.
— Зачем?
— Нам его станет жалко, Евфросиния Павловна, очень жалко. Ночью мы проберемся в шапито и выкрадем тигра, приведем домой, нальем молочка в тарелку…
— Вы хотели сказать — в ведро?..
— То-то детишки обрадуются… — Урса уже клевал носом.
— Приемные, — уточнила я тихо. — Подброшенные под дверь в корзинах.
— А если бы вы меня не испугали и я бы не резал в тот момент колбасу охотничьим ножом?.. — очнулся Урса. — Какое имя вы бы написали тридцать седьмым?
— Спите, Урса Венедиктович, не берите в голову.
— Нет, а все-таки?.. — не сдается Урса, уже еле ворочая языком.
— Я вас разбужу в половине пятого утра и скажу — какое.
— Почему именно в половине пятого? Ах, ну да, как же я забыл — это ваше любимое время…
Урса улегся поудобней, потрогав, прежде чем шагнуть в сон, карман своего плаща, висевшего в изголовье. Совершенно рефлекторный жест. На подсознании. Спасибо, Кохан, не придется копаться во всех твоих вещах. Спокойной ночи, Богдан, спокойной ночи, Фло…
Последнее усилие
В мутном свете предрассветных сумерек я сижу на корточках и изучаю лицо спящего Кохана. Я бы рекомендовала всем психиатрам перед назначением лечения внимательно изучить выражение лица спящего пациента. Жаль, что у меня нет на это достаточно времени. Заглядываю в сумку Урсы. Отлично — есть термос. Откручиваю его крышку. Чай. Закручиваю крышку. Из маленького пузырька вытряхиваю таблетку, думаю и добавляю еще две. Таблетки отлично примостились в ладони, в углублениях у основания указательного, среднего и безымянного пальцев. Прячу пузырек в карман легкой куртки и трясу Кохана за плечо.