40000 лет назад
Шрифт:
Наш герой уже успел до этого, в своем, канувшим в небытие мире, попробовать спиртное. Но только в тот раз это был тоже сладкий на вкус, но противный до тошноты, запретный в его возрасте, напиток, в виде дешёвого портвейна.
В его ушедшем, бесшабашном детстве, они с другом Ванькой, пили уже вино, скрываясь от всех, на скамеечке в парке. Под закуску поделенного на двоих Чупа-чупса, и полупустой пачки чипсов, (на остальное тогда денег не хватило), они заглатывали из горлышка тягучую противную жидкость, давясь и кашляя, но чувствуя при этом себя героями, совершающими подвиг.
Рвало его тогда
– Ты особо то не увлекайся – Хохотнул дед – Это питие нрав коварный имеет. Пока наслаждаешься вкусом его, глотая меры не соблюдая, все кажется хорошо, только шум в голове легкий, да расслабление, а вот как только прерваться задумаешь, да делами насущными заняться, вот тут-то и ждут тебя неприятности. Ноженьки резвые к земельке прирастут и идти откажутся, а сам дурак-дураком сделаешься. От нектара этого не один богатырь пострадать успел, да не тебе чета. Так, что меру знай. – Он забрал бурдючок, и сунув его себе за паузу, посмотрел внимательным взглядом. – Ну так что? Расскажешь наконец о себе, али как?
– Что говорить-то? – Не сказать, что Федор окончательно пришел в себя, нет. Но хотя бы возможность разговаривать, к нему вернулась. – Из Москвы я. – Пробормотал он, и почему-то покраснел, хотя и не понимал, что тут может быть постыдного. Может это пристальный, проникающий в самую душу взгляд собеседника так действовал? А может спиртное ударило краской в голову.
– Из Москвыыы… – Протянул тот, словно пробуя на вкус новое для себя слово, и потом, словно обрезав ножом фразу выпалил: – Это где ж такой поселок находится? Не припомню такого.
– Это не поселок. Это город. Миллионник. Столица России. – Федор удивленно, исподлобья, посмотрел на деда, словно укоряя его в невежестве: «Как такое можно не знать».
– Пока только одни загадки от тебя. Что за миллионник такой? Что за Россия? Ох, ничего не понятно. Словно бредишь ты. Ох чувствую, хлебну я лиха, с орясиной такой связавшись. – Покачал тот головой. – Кличут-то тебя хоть как?
– Вы имеете в виду имя? – Федор растерялся от причитаний деда, и не сразу понял, что от него требуется.
– Еще и дурак. Ох-ох-охушки. Конечно же имя. Что тут еще непонять-то? Как тебя мамка звала, когда сиську сосать давала, это-то ты хотя бы знаешь? Иль не помнишь?
Чащун внезапно рассмеялся густым, хриплым басом, и закашлялся, покрывшись облаком табачного дыма, а парень окончательно смутился.
– Знаю я. – Набычился он. – Федором меня зовут.
– Как!!! – Дед моментально стал серьезен, и столкнув с колен голову волка, резко вскочил на ноги, встав перед парнем, и воткнув в него внимательный взгляд. – Повтори!
– Федором. – Повторил тот.
– Федогран. – Завороженно прошептал Чащун, и резко развернувшись к костру, и положив руки себе на плечи, скрестив в районе груди, поднял голову к небу – запел:
– Будь благословен, Перуне – Вождь наш, и ныне, и присно, и от века до века! И веди нас ко Славе Трисветлой! Тако бысть, тако еси, тако буди!
Он замолчал, и слеза из его глаз скатившись по седой бороде, упала в костер, вспыхнув там голубым неестественным пламенем.
– Слава Роду. – Выдохнул дед, и резко развернувшись, ловко запрыгнул на ствол дерева, встав рядом с сидевшим на нем, парнем, практически сравнявшись с ним ростом. – Что же ты, паскудник меня за нос водишь, видом своим непотребным. – Громкий подзатыльник, отвешенный тяжелой ладонью, искрами взорвался в глазах. – Ну-ка. Руку мне свою подай!
Не дожидаясь какой-либо реакции, от опешившего столь резкими сменами настроения, Федора, Чащун схватил его ладонь и полоснув по ней неизвестно как появившимся в руках серебряным ножом, слизнул потекшую кровь, испачкав бороду и зажмурился.
– Ой. – Нервный крик боли нашего героя, не ожидавшего ничего подобного, прокатился по поляне.
– Вот уж повадки бабьи. Ведешь себя как истеричка. – Причмокнул, недовольно скривившись дед окровавленной бородой. – У тебя что, отца не было? Научить уму-разуму. Ничего. Я из тебя дурь-то Макошинскую повыбью, на Перунов путь наставлю, время есть. Станешь ты настоящим мужиком, да и воина из тебя сделаю. – Он рассмеялся, покрывшись табачным дымом. – Тот самый! – Он даже подпрыгнул, что-то там распробовав во вкусе крови. – Есть времечко. Есть. А ведьма эта еще пожалеет, что связалась. – Он погрозил куда-то в сторону кулаком. – Найдем мы артефакт надобный. Вернем славу великую. Восстановим племя славное!
Федор смотрел, слизывая капающую с ладони кровь, на пританцовывающего, искрящегося радостью деда, пускающего облака дыма, словно готовящийся к отправке паровоз, и ничего не понимал. Что тот восстанавливать собирался? Причем тут его имя, и отец? И вообще. Зачем он здесь?
– Что глазенками хлопаешь? Не понимаешь ничего? – Смеялся дед. – А и не надо тебе этого. Всему свое время. Дорастешь, расскажу. А пока знай только одно. Ты больше не Федор. Имя твое отныне – Федогран. То сам Перун подтвердил. Боги на нашей стороне. – И вдруг развернулся в другую сторону. – А ты чего вылупился?
Федор медленно перевел взгляд в ту сторону, куда посмотрел дед, и застыл, подавившись почти слетевшим с губ вопросом. Волка больше не было. На поляне стоял высокий крепкий парень, одного с ним возраста, и с преданностью смотрел на Чащуна.
Как я уже сказал, роста тот был высокого, худощавый, с длинными ногами и узкими бедрами, прикрытыми серыми, кожаными, короткими, до щиколоток, потертыми штанами, и в безрукавке, опять же кожаной, распахнутой на груди, подчёркивающей широкие плечи, рельефную грудь и сильные руки, с узлами перекатывающихся под кожей узлов, стальных мышц. Не тех, что демонстрируют бодибилдеры-качки, напичканные химией, а тех, что наливаются в ежедневном труде, занятиях и сраженьях. Ниточки белесых шрамов свидетельствовали именно о таком их приобретении.