46 интервью с Пелевиным. 46 интервью с писателем, который никогда не дает интервью
Шрифт:
— Я в метро больше люблю. Я там всегда читаю «Московский комсомолец», особенно объявления. Я недавно там хорошее объявление вычитал: «Досуг абсолют». Я теперь все время пытаюсь себе это представить. Меня что пробило — в этом не должно быть никакого там секса, да? Просто — досуг-абсолют.
Он не может представить себе жизнь, в которой надо было бы вставать и куда-то ходить по утрам. «Я вообще никогда не работаю». На самом деле Пелевин работает постоянно. И не только тогда, когда пишет, но и когда разговаривает. Он жонглирует словами, смакует парадоксы, каждую минуту выдает новые рекламные слоганы (типа «Вагриус» — «Виагриус») и внимательно прислушивается к другим на предмет поиска языковых штучек. Сидящий за соседним
— если у нас такой серьезный базар… — если говорить по серьезке… — меня вот какая мысль прорубает… — сказал так конкретно… — меня что пробило… — фишка в том… — чисто да… — у меня свои предъявы… — он своим умом проник во все дырки… — я вообще не первую жизнь тут нахожусь… — ты не гони… — меня на думку прошибает, на сердце…
Все свои фразы перебивает и заканчивает вопросом «да?». В конкретной речи реального Пелевина слышатся лесковские интонации, умноженные на базар братков — странное и очень энергичное сочетание. Сам он однажды сказал, что в лексике братков есть огромная сила, и что русский язык, захиревший в речи интеллигентов, воскрес в блатном базаре, возродившем первозданность понятий жизни и смерти.
— Ты читаешь ругательные рецензии на свои книги?
— Уф… Уже нет. Но раньше читал. И очень расстраивался.
Похоже, это не совсем правда. Читает до сих пор и очень расстраивается. Ему знакомы статьи, которые я распечатала из Интернета, а некоторых критиков он цитирует наизусть длинными периодами. Потом вздыхает: «Когда я заканчиваю роман, для меня важно собственное ощущение, что я что-то хорошее написал».
В прошлом году журнал New Yorker назвал его в числе шести лучших молодых писателей Европы. Английский издатель Пелевина Том Берчена считает, что для русского автора пелевинский успех на Западе очень внушительный. «Пелевин, конечно, не любит публичности, — говорит Берчена. — Но на Западе он принял эти правила игры, хотя и с большим скрипом, потому что понял, что от его появлений на публике часто зависят продажи книги».
«Род приходит и род уходит, а своя рубашка ближе к телу.»
Одевается Пелевин в лондонском квартале Камден Лок — там одеваются все радикальные молодые люди — или в американских супермаркетах. Стиль — спортивно-военный. Синяя рубашка расстегнута на животе и на груди: «Вы ничего не понимаете, в Нью-Йорке все сейчас так ходят».
— Меня моя девка попросила кожаную куртку купить («девка» работает в рекламном отделе одного из глянцевых журналов. — ред.). Я ходил по Камден Локу и прицеливался на баб, которые так же выглядят, как она. Какую-то нашел и сказал: «Девушка, вы совершенно таких же габаритов, как одна персоналия, которой я должен купить куртку, и поэтому надо зайти померить, да? Зашли в магазин, она перемерила все куртки, потом я купил одну, положил в сумку, а она так поглядела на меня — и у нее в глазах читалось: «И это все?».
Пелевин стрижется почти наголо: «Это у меня буддистское».
— У тебя всегда была такая стрижка?
— Не, ну раньше у меня были какие-то там прически, да? Но так удобно, когда у тебя совсем нет волос и ты можешь просто голову сунуть под кран, когда моешь рожу.
Сакэ он пьет графинами, с немыслимой скоростью — один за другим, то и дело окликая испуганную японку. С такой же скоростью жадно заглатывает суши, ловко орудуя палочками. Потребовал розовый имбирь — «а то везде зеленый». Разбирается в японских ресторанах, знает, где дешевле — например, в «Старом Токио» или в «Японской лапше» на Арбате. Ошибочно считает, что «сырую рыбу испортить невозможно». Но если «чисто так» спросить его про любимое блюдо, признается, что обожает лосося из банки, перемешанного с двумя нарезанными яблоками и банкой майонеза.
«Скажем так, мне нравится, когда у жизни большие сиськи. Но во мне не вызывает ни малейшего волнения так называемая кантовская сиська в себе, сколько бы молока в ней ни плескалось.»
— На что ты тратишь деньги?
— Они сами тратятся. Ну на компьютеры, еще на всякое, на путешествия.
Куда же он путешествует? Из всех мест в мире больше всего любит Кавказ — все, что находится под горой Эльбрус, но сейчас ездить туда боится — «стремно». Также боится и Крита, куда его уговаривает поехать подруга. «На Крите много тысяч лет назад была страшная вулканическая катастрофа, и что-то там такое сломалось». Зато охотно ездит в Египет и в буддистские монастыри в Корею. Этой весной больше месяца прожил в Америке, в лесном пансионате, в трех часах езды от Нью-Йорка:
— Это очень хорошее место, потому что там, во-первых, нету телевизора, во-вторых, нету газет, в-третьих, никакой связи с миром. Тебе туда не могут даже позвонить, только факс послать. Мне туда девушки, которых я недотрахал, слали факсы. Сидишь там, книгу пишешь, или еще чего-нибудь. Я лично там в компьютерные игры играл. Прошел там Mist, Independence War — ну, короче, все главные… Так вот, оттуда я позвонил в Нью-Йорк и…
— Ты говорил, что там телефонов нет.
— Там есть телефон-автомат. Так вот, я позвонил в Нью-Йорк и мне рассказали, что американцы там бомбят чего-то, самолеты летают. Я, короче, напрягся. Ведь если подумать в терминах каннибализма… В Африке считается, что если ты съедаешь какого-то человека, то приобретаешь его качества. Америка съела совок. Она съела его конкретно. И его качества стали проявляться и возрождаться в Америке.
Несмотря на американский каннибализм, Пелевин готов защищать Америку с пеной у рта: «Там честный человек может смело сказать то, что думает!».
Пелевин отлично говорит по-английски, английские переводы своих книг редактирует сам.
— Где ты учил язык?
— Я его вообще не учил. Я ничего не учу. Я его просто знал. С самого начала.
К Европе тоже относится с нежностью. Часто бывает в Лондоне, а в Париже останавливается у своего французского издателя Оливье Ролэна.
— Его баба — Джейн Биркин, вдова Сержа Гинзбура. Роскошная баба! У нее было три мужа — один еврей, другой ирландец, третий — еще кто-то. Все что можно она через себя пропустила.
Пелевин тоже через себя как следует пропустил. Ему тридцать шесть, он родился 22 ноября и очень этим гордится: «Вот ты будешь смеяться, но у меня очень интересный знак. Дело в том, что зодиакальных созвездий не двенадцать, а тринадцать. Есть созвездие между Скорпионом и Стрельцом, оно называется Змееносец, или Змеедержец. 22 ноября этот знак выявляет свое могущество».
Он вырос на Тверском бульваре, «около ТАССа», и учился в тридцать первой школе на улице Станиславского — вместе с Антоном Табаковым и Михаилом Ефремовым.
— Табаков приносил окурки Winston’a, украденные из папиной пепельницы, — вот такой длины. И мы сидели в песочнице и курили эти окурки. Мои школьные друзья уже нарожали детей, которые сами теперь в школу ходят. Это меня поражает. Как это я вдруг возьму и кого-нибудь рожу?
— Почему?
— Ну, такая ответственность. Если серьезно, то я не до конца уверен, что это правильный поступок — здесь родиться. В форме человека. Должен ли я еще кого-то сюда затаскивать? В такое же тело, да?
— А вдруг тело будет получше?