460 дней в Четвертой Советской антарктической экспедиции
Шрифт:
День сто семьдесят шестой. На Дригальском погода ухудшилась, ветер. Ребята работу там закончили, настроение у них теперь чемоданное. В «просветах» между непогодой они успели побывать на краях острова, установить вехи и точно определить их положение. Через некоторое время по раздвижкам между ними можно будет судить о скорости растекания льда острова.
Поезд «Пингвинов» сейчас тоже возвращается, он уже близко, стоит где-то на двадцать третьем километре, но дальше идти не может. Ему надо три часа хорошей видимости, иначе машины могут упасть в трещину.
День сто семьдесят седьмой, середина июня. Шторм, шторм. Ветер порывистый. То все кругом грохочет, еле стоишь на ногах, то вдруг все утихает почти до штиля. Над головой голубое небо, где-то у горизонта через огромный столб уже пролетевшей над нами снежной пыли видно солнце. Снежная пыль на фоне солнца выглядит почти чёрной. Впечатление такое, что там пожар или битва. Проходит минута, ветра нет, и вдруг впереди видно новое громадное облако снежной пыли, летящее на тебя. Мгновение, удар ветра — и снова рёв пурги и не видно люка дома, до которого оставалось три-четыре метра. Сейчас мы выработали новую тактику хождения в такую погоду. Нет смысла идти при максимальном ветре, всё равно ничего не видно и тратится масса сил. Надо стоять и ждать штиля, а потом, не теряя времени, бежать бегом, зорко следя за новой несущейся волной, чтобы вовремя ухватиться за какой-нибудь шест или верёвку и переждать порыв.
День сто семьдесят восьмой. Встал в семь утра — и на рацию. Говорил с Андреем. На Дригальском положение становится серьёзным. Продуктов у них мало, собак кормят через день-два. Горючее на исходе. Сейчас сообщили, что заболел Юра Дурынин. Температура тридцать девять.
До обеда на ледяном ветру возились у самолёта лётчики, но запустить моторы им не удалось, полет снова не состоялся. Сейчас этот вылет приобретает для ребят жизненно важное значение.
Спал часа два днём. Потом возился с микроманометром для трубок Пито — измерителей скорости ветра, которые позволят узнать качество работы прибора для изучения переноса снега метелью.
День сто семьдесят девятый. С утра снова иду на рацию. Юре Дурынину лучше, температура нормальная. Поговорил с ним самим. Юра в ответ тоже пропищал несколько слов. Теперь легче хотя бы потому, что там нет больных.
День сто восьмидесятый. Пурга слабее. Лётчики снова готовились к полёту, им даже удалось запустить моторы, но теперь лопнула гидросистема шасси. Когда я подошёл к машине, залитой красной смесью, они работали «как звери». Обмороженные, продрогшие на ледяном ветру. Настоящие герои. Самолёт так и не удалось подготовить до темноты. Снова завтра…
Вечером пришёл Вадим, делали фотографии. Мы оба злые и нервные до предела. Решили меньше разговаривать друг с другом, чтобы не поругаться. Ведь каждый понимает, что это просто «болезнь ночи». Она скоро кончится, и надо за это время не омрачить дружбы. Хорошо, что здесь нет женщин.
День сто восемьдесят первый. С утра возился с метелемером. Установил его на метеостанции лишь к часу. Очень замёрз. У нас ясно, а на острове Дригальского погода плохая.
В одиннадцать самолёт ушёл на Дригальский и сел там вслепую. К обеду он вернулся с ребятами. Не виделись месяц, отвыкли, присматриваемся.
Чувствую себя разбитым: сильно ударился головой о наст при встрече самолёта. После ужина сидели, беседовали, с трудом привыкаем друг к другу. Ребята взахлёб рассказывают о своём житьё на Дригальском.
День сто восемьдесят второй. Большой праздник, день зимнего солнцестояния. Прошла половина зимы, сегодня самый короткий день. Получили много радиограмм и поздравлений со всех станций. Прислали большие и душевные радиограммы главы многих государств. Я в свою очередь тоже послал радиограмму, но домой.
До обеда работал в мастерской. После обеда сделали две трубки Пито. Часов в шесть пошёл к Вадиму в дон водителей. Там идёт празднование середины зимы. Вадим уже вёл песню, когда я вошёл. Песни старые: «Степь, да степь». «Калинушка», «Ермак»… Странно звучат они здесь.
День сто восемьдесят третий. Встал с трудом. Погода в общем хорошая, ясно, но ветер штормовой. Позёмка. Надо идти на припай, измерять температуру в толще льда и положение его нижней границы с помощью вмороженной косы. Собирался очень тщательно. Положил в рюкзак спальный мешок, взял два стула и, навьюченный, вышел из дома. Ветер стал сильнее, и я сразу пожалел, что пошёл, но возвращаться было поздно. Дошёл до сопки Хмары и последняя решимость покинула меня. Слева с обрыва ветер гонит на припай громадные и грозные облака снега. Он то иногда стихает, и тогда видно даже дальше острова Хасуэлла, то валит с ног, и тогда не видно даже ближайшего айсберга и вешек, которыми через каждые пятьдесят метров отмечен путь к косе на припае.
Очень неприятно одному выходить на лёд. Дело в том что здесь сильные приливы и отливы. Амплитуда колебаний достигает двух метров, и поэтому лёд два раза в сутки поднимается и опускается относительно неподвижного берега на те же два метра. Прибрежная полоса льда шириной метров десять всегда вздыблена, покрыта большими и малыми трещинами. Состояние льда в ней все время меняется. Даже утром трещины не те, что днём. Поэтому если идёшь один, то всегда надо быть особенно осторожным, ведь помощи ждать неоткуда. Но кое-как, щупая ножкой стула снег, обходя места, где эта ножка вдруг свободно шла вниз, я перебрался на надёжный лёд. Шёл медленно, раза три останавливался, смотрел назад. Каждая клеточка моего существа кричала: «Пора возвращаться», но решаю дойти до следующего столба. И так все время обманывая себя добрался до косы. Снова раздумье, как быть. Главное — не распускаться. Ведь если распустишься один раз, то так же будет и второй, и третий… Это уже наклонная плоскость.
Вынимаю мешок. Только залез в него одной ногой, как ветер унёс стул. Он остановился метрах в пяти, зацепившись за бревно. Осторожно, не выпуская из рук другого стула и рвущегося мешка, зорко следя за готовящимся тоже улизнуть рюкзаком, добираюсь до стула. Возвращаю все на место и залезаю в мешок. Сейчас уже поздно, и некогда описывать все муки, которые я претерпел, сидя на стуле в ветер и мороз «посреди» Антарктиды.
День сто восемьдесят четвёртый. Наш новый метелемер — это столб, на котором на разных расстояниях от поверхности установлены круглые заборники воздуха, оканчивающиеся женскими капроновыми чулками, которые Шляхов привёз с собой для этой цели. Заборники самоустанавливаются по ветру. В такие чулки на разных горизонтах за определённое время попадает определённое количество снега, по которому можно определить, сколько его переносит в горизонтальном направлении метель через единицу длины берега. Это и есть «метелевый перенос».
С утра возился на метеостанции. Проверял распределение скоростей ветра во входной части чулок метелемера. Оказалось, что скорость самого воздуха падает почти в два раза, но снежинки всё равно проскакивают внутрь метелемера — чулка в том же количестве. Это значит, что показаниям можно верить.
Мы вступили в новую психологическую фазу. Если ещё месяц назад дом казался нам реальностью, мы разговаривали о жёнах, женщинах, печатали всевозможные фотографии, то сейчас ничего этого уже нет. Мы просто живём вне времени и пространства. Кажется, что другого мира нет и не может быть, а все то, что мы помним и смотрим в кино: большие города, леса, даже любимые — это какой-то сон, который уже не повторится. Мы так привыкли к нашей новой жизни, что даже не жалеем об этом.