50 х 50
Шрифт:
— Действительно экономит бензин, Саймон? — с улыбкой спросил Генри.
— Слушай сюда, черт тебя побери! Ты выехал на этом танке и едва не раздавил меня! Я заявлю на тебя в полицию!
— Ну что ты, Саймон. Я ничего такого не делал. И близко к тебе не приближался. Смотрел очень внимательно, потому что разглядеть твою крошку иной раз не так-то легко.
Саймон залился краской, сердито двинулся к Генри.
— Не смей так со мной говорить! Я подам на тебя в суд вместе с твоим монстром, сжигающим наши бесценные резервы…
— Не горячись, Саймон. Твоя тикалка может и отказать, если будешь так волноваться. Ты в том возрасте, когда сердце надо беречь. И ты знаешь, что
О'Райли, который любовался автомобилем Брогэна, прислонив велосипед к стене, помахал рукой.
— Именно так, мистер Брогэн, — и нырнул в магазин, не желая втягиваться в дискуссию.
— Так-то, Саймон, — Генри сел за руль, чуть придавил педаль газа. Двигатель хищно взревел, и люди подались назад.
Саймон всунулся в окно.
— Ты ездишь на этом автомобиле только для того, чтобы досадить мне! Вот зачем ты это делаешь! — прокричал он. Кровь еще сильнее прилила к голове, на лбу выступили капли пота.
Генри добродушно улыбнулся, затянулся сигарой, прежде чем ответить.
— Напрасно ты так. Мы же соседствуем много лет. Помнишь, как я купил «Шеви», а ты, неделей позже, двухдверный «Бьюик»? Я купил отличный, пусть и подержанный четырехдверный «Бьюик», а ты в тот же день приобрел новый «Торнадо». Я понимаю, чистое совпадение. А когда я вырыл у себя двадцатифутовый бассейн, ты, так уж вышло, вырыл тридцатидвухфутовый, да еще на фут глубже, чем у меня. Но меня это нисколько не волновало…
— Черта с два!
— Ладно, может, и волновало. Но теперь не волнует, Саймон, абсолютно не волнует.
Он нажал на педаль газа, дредноут автострад величественно тронулся с места, обогнул угол и исчез за поворотом. И Генри, направляясь к дому, не мог вспомнить дня, когда солнце светило бы так ярко, а воздух был таким сладким. Действительно, чудесный выдался денек.
Билли ждал у гаража, закрыл ворота, как только их миновал сверкающий задний бампер. Громко смеялся, когда отец начал рассказывать ему о случившемся, а когда история подошла к концу, они оба разве что не покатывались от хохота.
— Жаль, что я не видел его лица, папа, ужасно жаль. Слушай, а почему бы завтра не увеличить громкость выхлопа? На выходе из усилителя можно получить двести ватт, а между задними колесами у нас двенадцатидюймовый динамик. Что скажешь?
— Можно, но только на чуть-чуть. Чтобы оставить что-то и на последующие дни. Давай взглянем на часы, — он повернулся к приборному щитку, и улыбка сползла с его лица. — Господи, я проездил одиннадцать минут. Не знал, что так долго.
— Одиннадцать минут… примерно два часа.
— Я знаю, черт побери. Надеюсь, ты мне поможешь, а то у меня не хватит сил, чтобы поднять за обедом ложку.
Из ящика с инструментом Билли достал заводной ключ на длинном штыре, свернул крышку с бензобака, вставил ключ в гнездо. Генри поплевал на ладони, взялся за рукоятку.
— И пусть пружину придется взводить два часа, — пропыхтел он. — Овчинка стоит выделки.
Самый замечательный автомобиль в мире
Нервы Эрнеста Хароуэя начали сдавать; он стиснул руки, чтобы остановить дрожь. Идея, которая там, в Детройте, представлялась ему такой замечательной, теперь, когда он оказался в Италии — более того не где-нибудь, а в Кастелло Престеццы, — стала казаться неразумной и пугающей. Он справился с невольной дрожью и перевел взгляд с серой изъеденной временем стены замка на еще более серую и намного более древнюю гряду Доломитовых Альп, вздымавшуюся позади. Во дворе замка царила полная неподвижность и почти благоговейная тишина, нарушаясь лишь слабым шорохом сосновых игл, перебираемых предвечерним ветерком да потрескиванием остывающего мотора арендованного автомобиля, на котором он приехал. В горле у него было сухо, а ладони, напротив, вспотели. Он должен был сделать это!
Судорожным движением он распахнул дверь и заставил себя вывалиться из автомобиля. Задержавшись лишь настолько, чтобы подхватить с сиденья портфель, он затопал по хрустящему под ногами гравию к каменному порталу, посреди которого располагалась огромная окованная железом дверь.
На потемневших досках двери не было видно никакого звонка или дверного молотка, зато на каменной притолоке сбоку располагалась позеленевшая от времени бронзовая голова горгоны, державшей во рту круглую ручку. Хароуэй потянул, и из стены, примерно на фут, с гнусным скрежетом неохотно вылез железный прут, который, спазматически дергаясь, уполз в стену, как только приезжий выпустил ручку. Независимо от того, сколько лет или веков насчитывал этот механизм, он, похоже, все еще действовал, так как не прошло и минуты, как послышался сильный, хотя и приглушенный, стук, и дверь медленно приоткрылась. Высокий болезненного вида человек в ливрее, уставив на посетителя впечатляющих размеров нос, окинул оценивающим, но не заинтересованным взглядом его темно-серый, цвета древесного угля, летний костюм из немнущейся ткани и поднял глаза на взволнованное лицо Хароуэя.
— Sissignore? — почти не шевеля губами, произнес он холодным подозрительным тоном.
— Buon giorno… — ответил Хароуэй, исчерпав таким образом весь свой итальянский словарь. — Я хотел бы видеть мистера Беллини.
— Маэстро никого не принимает, — сказал слуга на безупречном английском языке с заметным оксфордским акцентом, после чего отступил на шаг и потянул за ручку двери с явным намерением закрыть ее.
— Подождите! — воскликнул Хароуэй, но дверь неумолимо продолжала закрываться. В отчаянии он всунул ногу в щель; этот маневр частенько помогал ему во время его недолгой карьеры коммивояжера, приходившейся на время обучения в колледже, но, как выяснилось, совершенно не подходил для этого типа архитектуры. Вместо того чтобы вновь распахнуться, как это сделала бы легкая квартирная дверь, чудовищная воротина продолжала двигаться. Тяжесть створки смяла тонкую подошву легкой туфли; ступню сдавило так, что Хэроуэю явственно показалось, будто он слышит скрежет костей. Он пронзительно вскрикнул и, вцепившись в дверь, всей тяжестью потащил ее на себя. Дверь остановилась, а затем, немного подумав, медленно качнулась в обратном направлении. Слуга, вздернув правую бровь, недоуменно следил за действиями посетителя.
— Прошу прощения… — выдохнул Хароуэй, — но моя нога… Вы сломали мне все кости. Очень важно, чтобы я увиделся с мистером Беллини, с Маэстро. Если вы не хотите пропустить меня к нему, то передайте хотя бы это. — Переступив на здоровую ногу, он полез в карман пиджака — письмо было подготовлено загодя как раз на тот случай, если на пути к встрече возникнут серьезные затруднения, — и вручил конверт слуге. Тот принял его с большой неохотой. На сей раз огромная дверь беспрепятственно закрылась полностью, и Хароуэй, дохромав до одного из каменных львов, стороживших вход, плюхнулся на спину зверю и вытянул ногу, надеясь, что это успокоит пульсирующую боль. Она действительно понемногу слабела, ну а спустя четверть часа дверь отворилась снова.