50 величайших женщин. Коллекционное издание
Шрифт:
Следующей громкой премьерой Улановой была партия Марии в «Бахчисарайском фонтане» Бориса Асафьева осенью 1934 года. Это был балет, начавший на советской сцене эпоху «хореодрамы» (или «драмбалета»), – отныне танец должен был точно выражать содержание либретто; условность прежнего балетного искусства отрицалась. Уланова как нельзя лучше могла стать символом нового направления: ведь даже предельно условный танцевальный текст она наполняла выразительностью и смыслом. Партия Марии создавалась специально под нее: небогатый хореографический рисунок, который тем не менее позволял Улановой полностью раскрыть внутренний мир своей героини, наполнив его печалью и огромной внутренней силой. Партия Марии стала одной из лучших и известнейших в ее репертуаре.
На премьере «Бахчисарайского фонтана»
Театр привез три балета: «Бахчисарайский фонтан» и два классических балета в новаторской редакции Агриппины Вагановой – «Лебединое озеро» и «Эсмеральду». У Улановой были две главные партии и сложнейшее по технике па-де-де Дианы и Актеона в «Эсмеральде». Именно с этим номером у Улановой связаны самые большие переживания: на «Эсмеральду» пришел сам Сталин. Он сидел в боковой ложе – и как раз в ту сторону, по рисунку танца, должна была пустить воображаемую стрелу Диана – Уланова. Как ни пыталась она изменить направление стрелы, хореография не позволила. В антракте Уланова билась в истерике: сейчас меня заберут! Но все обошлось. Театру даже присвоили имя Сергея Мироновича Кирова, недавно убитого главы Ленинградского обкома партии, – это был знак благоволения со стороны правительства. В 1940-м Театр имени Кирова снова приехал в Москву – привезли премьерный спектакль «Ромео и Джульетта» на музыку С. Прокофьева, «Лауренсию» Александра Крейна и «Сердце гор» Андрея Баланчивадзе. После окончания гастролей артистов пригласили на прием в Кремль, где Уланова первый и единственный раз видела Сталина вблизи. В кинозале – после банкета было кино – ее посадили рядом с вождем. Миниатюрная Уланова все старалась сесть так, чтобы занимать поменьше места…
Говорят, что про ее танец Сталин сказал: «Уланова – это классика». За свой танец она получила четыре Сталинские премии, не считая множества других наград.
А между тем работа над «Ромео и Джульеттой» – спектаклем, ставшим признанной вершиной творчества Улановой, – шла необычайно тяжело. Музыка Прокофьева была трудной для балета, его не понимали в труппе. Когда Уланова впервые встретилась с Прокофьевым, он чуть не упал в обморок от ужаса: его будущая Джульетта была заплаканная, с перевязанной раздутой щекой, шатающаяся, совершенно не способная танцевать. Дело в том, что накануне ей прооперировали десну. Прокофьев долго не мог смириться с такой Джульеттой, равно как и вся труппа долго не принимала ни его, ни его музыки. Но постепенно напряжение переросло в дружбу, и премьера прошла с фантастическим, невиданным, совершенно невероятным успехом. На банкете после спектакля Уланова осмелилась поднять тост: «Нет повести печальнее на свете, чем музыка Прокофьева в балете!» Прокофьев смеялся громче всех.
Галина Уланова готовится к выходу в роли Джульетты
Общепризнано, что даже на театральной сцене не было равных Джульетте в исполнении Улановой. Сила и страсть в сочетании с легкостью, хрупкостью юности и глубиной переживаний сделали этот образ одним из самых ярких в советском балете.
Тогдашние советские девушки, из которых воспитывали не женщин, а ударников труда, толпами ходили на этот балет, чтобы понять, что же такое женственность, любовь, в чем сила женской слабости… Уланова стала кумиром, которой пытались подражать – в походке, легкой и невесомой, в скромной женственной прическе, в одежде простой, но невероятно изысканной и элегантной, где смешались современные ей тенденции и традиции гардероба великих балерин прошлого столетия… В создании гардероба ей помогали костюмеры Мариинского театра – они как никто больше умели подчеркнуть грацию и скромную красоту Улановой.
Уланова – Золушка
Уланова не была очень красивой – неброская, неяркая, будто нарисованная пастелью на серой бумаге. Скуластая, с небольшими глазами, она в детстве напоминала калмычку, только без красок. Но ее истинная прелесть, неодолимое очарование заключались в поразительной одухотворенности ее черт, любого ее движения… Она, воплощавшая собою чистоту и невинность, была идеалом, а не секс-символом. И ее платья – неяркие, неброские, струящиеся, закрытые – только подчеркивали ее хрупкость и воздушность. С конца сороковых, когда Уланова стала выезжать на гастроли за рубеж, она одевалась там – на дома высокой моды ее гонораров не хватало, но она безошибочно могла выбрать в магазинах то, что подходило только ей, поражая окружающих элегантностью и изысканностью образа.
После успеха «Ромео и Джульетты» Прокофьев хотел написать для Улановой еще один балет. Она попросила «Снегурочку». Он возразил, что «Снегурочка» уже написана Римским-Корсаковым, и предложил «Золушку». Этот балет Уланова станцевала уже после войны, и десять лет он оставался в ее репертуаре. Уже после смерти Прокофьева Уланова станцует партию Катерины в его балете «Каменный цветок».
Когда началась война, труппу Кировского театра эвакуировали в Казахстан. С осени 1941 года по 1944-й Уланова провела на сцене Алма-Атинского театра оперы и балета имени Абая – она танцевала «Жизель», «Лебединое озеро», «Бахчисарайский фонтан»… Зимой, в нетопленом театре, осветитель направлял на нее за кулисами софит, чтобы хоть как-то согреть Уланову перед выходом на сцену. В 1944 году она даже получила звание народной артистки Республики Казахстан. В Алма-Ате ее увидел Сергей Эйзенштейн, готовившийся к съемкам своего фильма
«Иван Грозный». Он, не любивший балет, для Улановой делал единственное исключение, называя ее «человеком другого измерения». Эйзенштейн мечтал, чтобы Уланова сыграла царицу Анастасию. Но не получилось… И роль досталась Людмиле Целиковской. Эйзенштейн всю жизнь сожалел о том, что не удалась его работа с Улановой.
В послевоенные годы ей усиленно рекомендовали не упоминать о своей работе в Казахстане: нехорошо, что первая балерина СССР самое тяжелое для страны время провела вдали от столицы…
Когда все стали возвращаться из эвакуации, Уланову вызвали на работу в Москву. Она не хотела – Ленинград был ее родным городом, Москву она не любила (и так и не смогла полюбить за все прожитые в ней годы). Но это решение было принято на самом высоком уровне, и обсуждать его не полагалось. Расставшись со своим постоянным партнером Сергеевым – теперь рядом с ним была замечательная танцовщица Наталья Дудинская, ставшая после ухода Улановой примой ленинградской сцены, – Уланова поступила на работу в Большой театр.
На сцене Большого Уланова поначалу повторила в новых постановках те партии, которые уже танцевала в Ленинграде: Мария в «Бахчисарайском фонтане» (1944), Жизель (1944), Джульетта (1946), Одетта и Одиллия (1948)… Премьерой была партия Золушки, исполненная в 1945 году. В сущности, на сцене Большого премьер было всего четыре: кроме «Золушки», была еще в 1949 году Параша в «Медном всаднике» на музыку Рейнгольда Глиэра и Тао Хоа в его же балете «Красный мак» (впоследствии переименованный по решению сверху в «Красный цветок»), а в 1954 году – Катерина в «Каменном цветке» Прокофьева.
Переход в Большой был нелегким для Улановой. Здесь все было другим: школа танца, люди, манера общения… После долгих раздумий педагогом-репетитором Уланова избрала Асафа Михайловича Мессерера, посчитав, что его – мужской – класс поможет ей быстрее освоить более свободный и размашистый московский стиль танца. Постоянным партнером Улановой в Большом стал Михаил Маркович Габович (впоследствии его сменил Юрий Тимофеевич Жданов). Он боготворил Уланову и как танцовщицу, и как женщину. Асаф Мессерер писал: «Уланова обладала огромной художественной волей… Все, кто работал вместе с ней, подпадали под обаяние этой власти. Мне кажется, именно с Улановой Габович из хорошего танцовщика стал превосходным».