50 знаменитых чудаков
Шрифт:
Вуд, прочитав об экспериментах французского профессора, попробовал повторить их, но положительного результата не получил. Какое-то время он помалкивал, а потом отправился в Нанси, чтобы разобраться на месте. Встретившись с Блондо, Вуд принял участие в демонстрации различных свойств N-лучей и убедился в том, что его оппонент заблуждается. Он «видел» спектр и его изменения там, где его на самом деле не было. Свои наблюдения Вуд направил в солидное научное издание “Nature” («Природа»). Пелена спала с глаз ученых. Статьи про свойства таинственных лучей перестали появляться в печати. Истина восторжествовала. Однако несчастный Блондо сошел с ума и вскоре умер.
Иногда не только борьба за истину, но и шутки профессора бывали достаточно жестоки. Однажды ему предложили написать статью в «Британскую энциклопедию» по поводу флуоресценции. Вуд
В жизни Вуда очень часто имели место безобидные чудачества. Например, внезапно вспыхнувшая страсть к игре на фортепиано. По правде сказать, слуха у профессора не было совсем. В детстве его пытались учить музыке, но безуспешно. Но однажды ученый услышал игру одной из своих знакомых. Она с блеском исполняла «Большую сонату» Шумана. Ученый тут же, несмотря на потрясшую его цену, купил ноты и засел за рояль. Спустя год он выучил первую часть сонаты. В Берлине, где семья, обремененная маленькими детьми, прожила два года, инструмент оказался недоступен. Однако, вернувшись на родину, Вуд с лихвой восполнил упущение. Несколько лет он продолжал настойчиво осваивать сонату, но жене и детям опротивел Шуман. Пришлось уступить. Однако профессор нашел выход из положения. Взамен шумановской сонаты он купил ноты бравурной «Прелюдии» Рахманинова и принялся за изучение нового произведения, терзая громкими звуками уши близких и знакомых. Помучившись еще какое-то время, семья окончательно восстала, и профессору пришлось прекратить музыкальные занятия.
Роберт Вуд покинул наш мир 11 августа 1955 года, оставив по себе славу одного из самых талантливых и оригинальных людей прошлого века. Его вклад в науку человечество оценило очень высоко, а истории, связанные с чудачествами профессора, еще долгое время будут веселить людей, далеких от научных изысканий.
ГАНИН ЕГОР ФЕДОРОВИЧ
Этот человек, живший в первой четверти XIX столетия, был одержим настоящей манией писательства. Будучи коллежским советником и богатым купцом, он всю жизнь стремился к «изяществу»; вот только в понятие это вкладывал свой собственный смысл…
Дом коллежского советника Егора Федоровича Ганина когда-то стоял на Калашниковом берегу Невы, недалеко от Болотной улицы, рядом с фабрикой Штиглица. Перед окнами здания был разбит небольшой сад, являвшийся, несмотря на свои скромные размеры, одной из достопримечательностей Санкт-Петербурга. Сам коллежский советник происходил из богатых вологодских купцов; этого человека считали одним из самых чудаковатых обитателей северной столицы того времени.
Среднего роста, с прической, напоминающей вставшую дыбом щетину (волосы всегда были сильно напудрены), Ганин не особенно выделялся среди прочих советников его ранга. Разве что неизменный голубой платок на шее, никогда не покидавший своего «поста» под подбородком хозяина, вызывал вполне дружелюбные насмешки окружающих. Егор Федорович обычно в долгу не оставался, отшучивался в ответ, однако свято хранил верность этому предмету своего гардероба и с упорством, достойным уважения, продолжал изо дня в день повязывать свой неизменный платок. В итоге голубой кусочек ткани по-прежнему мозолил глаза друзей и знакомых упрямого коллежского советника, победно выглядывая из-под отворотов делового костюма или домашнего халата. Шейному платку Ганина, похоже, отводилась роль сигнала, сообщавшего: внимание, перед вами чудак!
Егор Федорович, подобно другим богатым представителям своего сословия, имел, кроме основного рода занятий, «одну, но пламенную страсть» – был одержим непреодолимой тягой к писательству, считал себя удивительно талантливым и пытался доказать свою гениальность современникам. Последние, страдая, по мнению Ганина, «толстокожестью», не спешили заносить упрямца в список признанных мастеров пера и творческих потуг купца не замечали… А если и обращали внимание на
Уж лучше бы Егор Федорович не писал! В частности, несколько драм, которые настырный графоман все-таки умудрился «протолкнуть» в печать, доставили массу удовольствия его современникам: произведения Ганина надолго стали пищей для обидной болтовни и неисчерпаемым источником насмешек… Но непризнанный автор особенно не унывал. Во-первых, всегда можно было подобрать компанию друзей, готовых сыграть в домашнем театре твою пьесу. Во-вторых, в драматургии Ганин видел возможность для введения новшеств. Например, его всегда раздражало, что в сценах, где предусмотрено появление каких-либо кулинарных блюд, актеры сидят перед яствами из папье-маше или раскрашенного воска. Егор Федорович настаивал, чтобы слуги искусства в таких случаях получали вполне реальные кушанья. Причем коллежский советник уточнял: жаркое в данном случае подавать не стоит, поскольку «резать неловко, да крылышки, ножки, хлупики обгладывать»; да и раков «вообще на сцену пущать не следует». Исключение составляет тот случай, когда блюдо с раками просто несколько минут мелькает «в кадре»; но тут уж можно действительно обойтись муляжом…
Дабы подать современникам пример, Егор Федорович поставил в своем домашнем театре драму «Слабомыслов», им же самим написанную. Гостям хозяин предоставил список реальных блюд, подаваемых самодеятельным актерам в IV действии, явление I. Вот перечень, составленный самим Ганиным:
1) «Бульон в фарфоровых раззолоченных и живописных чашках. Какия чашки налиты наполовину были, чтоб не разлиться».
2) «Язык ломтиками на зеленом горошке».
3) «Плов, облитый дичинным соусом, с печенкою».
4) «Рыбный майонез с желеем».
5) «Фарш, очень вкусный, в форме каплуна».
6) «Желе весьма крепкое и светящееся».
7) «Миндальный пирог самаго красиваго вида с битыми сливками».
В конце текста имелась приписка: «Все сие было мягко и удобно для яствия на сцене. А потому вместо ненатуральных и несъедобных картонных и других блюд, по моему мнению, можно бы держаться сего указателя».
Свои замечания известный оригинал вскоре представил дирекции придворного, Его Величества, театра. Однако радение коллежского советника о состоянии желудков слуг Мельпомены желаемого воплощения в жизнь не получило. Виной тому, как говорил Ганин, оказался цензор, не внявший гласу разума. В данной неблагодарной роли выступил надворный советник Соц, который написал на предоставленной ему рукописи рецензию красными чернилами: «Неприличное указание дирекции придворного, Его Величества, театра».
Столь же оригинальным, как и тяга к реформаторству театрального действа, стало упорное желание Ганина окружить свою собственную персону и гостей дома «изяществом». Скажите, ну разве могли петербуржцы, избалованные созерцанием многих настоящих шедевров, проникнуться трепетом и вдохновением в отношении… кунсткамеры нелепостей?! А ведь именно под такую «экспозицию» Егор Федорович отвел сад при собственном доме на берегу Невы. И, как оказалось, его идея пришлась по вкусу многим. Местные жители по достоинству оценили выходку известного чудака: «кунсткамера» в кратчайшие сроки превратилась в одну из достопримечательностей города и любимое место отдыха петербуржцев.
Чудаковатый купец решил собрать в одном месте коллекцию всего того, что большинство провинциальных помещиков вполне искренне считали проявлением тонкого вкуса и пониманием изящества. Сам он и зимой и летом жил в своем деревянном доме; украшением постройки служила широкая терраса, с ранней весны и до поздней осени уставленная многочисленными горшками с цветами – как искусственными, так и натуральными. В саду же, окружавшем здание, советник собрал все то, что в большом количестве наводняло загородные поместья его состоятельных современников, но только в утрированном виде. Все прихоти барства были здесь доведены до карикатурности; храмы славы, павильоны дружбы, фонтаны, водопады и пруд имели нелепый вид и невольно вызывали насмешку. Тем более что пруд и сад Ганина во множестве «населяли» игрушечные корабли, бастионы, крепости, картонные пушки и солдатики. А немного дальше располагался необычный зверинец: все его многочисленные экзотические жители были сделаны из картона в натуральную величину. На территории сада места хватило и на гроты; в одних скрывались нимфы и прочие «обитатели» мифов Древней Греции, а другие были отданы более возвышенной тематике. Например, в одной из таких пещерок сидел пастор с Библией.