54 метра
Шрифт:
Откуда-то сверху по лестнице на площадку, которую временно оккупировали мы, спускается девочка лет десяти. Одета она просто, даже, правильней сказать, бедно. Какой-то безразмерный закатанный в рукавах темный свитер грубой вязки, испачканный в саже. Штаны серого цвета, левое колено в заплатках. Ботинки, болтающиеся при каждом шаге на ступнях, явно на несколько размеров больше. Она спускается к нам и начинает попрошайничать сигарету.
– Дяденька, дайте сигарету. Меня мама послала. Мама просила принести сигарету. Дяденька, ну пожалуйста, дайте сигарету…
В нашей курсантской жизни у нас очень мало денег, и поэтому каждая пачка строго отсчитана из месячного бюджета. Потому
– Мама меня послала… – продолжает канючить девочка.
– Нету, – развожу я руками в стороны.
Девочка убегает наверх, напоследок осыпая нас матерными словами, ругательствами и проклятиями... Проходит еще несколько минут, прежде чем недобрый холодок пробегает по моей спине.
– Парни, – говорю я, – какого хрена здесь делала эта малявка? И откуда она пришла? Что там, наверху?
– Хрен знает, давай посмотрим, – говорит кто-то из курящих, и мы идем по лестнице вверх. Только мой рассказчик, Башкиров, стоит белый, как мел и ничего не говорит.
Наверху, куда убежала девочка, мы обнаружили толстую арматурную решетку, через которую и коту не протиснуться. На решетке висел закрытый амбарный замок. Верх ее упирался в потолок, а низ – в пол небольшого холла, который она отгораживала. Холл в нескольких метрах заканчивался у стены с маленькой, похожей на окно, металлической дверью, на которой висел еще один замок, чтобы никто не проник на чердак.
– Закрыто, – констатировал я, подергав решетку и замок.
– Вот, блин. А куда она убежала? – спросил кто-то из курсантов.
– Хрен знает, – ответил другой. И мы все вместе медленно попятились назад по лестнице, не поворачиваясь спиной к решетке. Выйдя на улицу, я спросил у Башкирова:
– Это оно?
– Да, – ответил он. – Они не любят, когда о них говорят. Они не могут слышать твои мысли, но произнесенное вслух – вполне.
Больше о них я не говорил, но чувствовал каждый день, что ОНИ где-то рядом. Смотрят за нами…
Глава 31. Поезд на южный берег Баренцева моря, или Как я еще и остался должен Родине
Поезд мчался в сторону Мурманска. За окном мельтешили, сливаясь в один цельный мазок кисти, зеленеющие деревья. Местами картинка менялась, открывая нашему взору небольшой участок поля или болота, но скоро снова деревья начинали гипнотически проноситься мимо.
Я ехал в армию. Неизвестность и неопределенность действовали на нервы и поддерживали на должном уровне адреналин и изматывающую мозговую деятельность. Но не пугали, страха не было. Просто мне хотелось быстрее узнать, куда окунется моя жизнь, и начать соответствовать новым внешним условиям. Но готовил я себя к худшему.
Кто-то пил водку. Кто-то играл в карты. Кто-то дебоширил, пытаясь завязать драку и поддержать себя таким образом. Я же лежал на верхней полке и читал дешевые журналы и газеты, повествующие о жизни знаменитых людей шоу-бизнеса. Журналы, способствующие переключению мыслей на что-нибудь отвлеченное, быстро закончились, и поэтому я думал. Думал о жизни и смысле всего происходящего, произошедшего и грядущего.
Перед самым отъездом в распределительную воинскую часть под Питером заехал в госпиталь к Ухову. Я знал его по Нахимовскому училищу и Низино. Полтора года назад в строй, в котором был и он, на ста километрах в час влетела маршрутка. Глухие и частые удары о кузов автомобиля, как барабанная дробь, заставили его вовремя обернуться и отпрыгнуть в сторону. Поэтому задело только половину тела, раздробив ключицу и плечевой сустав правой руки. И вот уже полтора года из его тела торчат железные штифты, подгоняющие осколки костей в единый узор. Каждый день физиотерапия мышц – небольшие удары током, чтобы те не исчезли за физической ненадобностью. Его уже забыли в училище. Он просто числится. Даже я его позабыл.
Посидели, поговорили. Он сильно изменился, такое ощущение, что мы абсолютно чужие друг другу. Наверное, разные переживания делают из нас разных людей. Прощаясь с ним, сказал, что уезжаю в армию. Зная, как там относятся к бывшим курсантам, поделился своим мандражом и сомнениями. Стало немного легче. А Ухов сказал:
– А меня через полтора месяца выписывают, наконец.
– Ну и хорошо, – ответил я.
Кстати, водителю, который был за рулем той маршрутки, ничего за это не было. Учитывая, что одного из семнадцатилетних курсантов он задавил насмерть и многих покалечил, один год условного заключения – это мало. Оказалось, что у водителя справка из психбольницы есть. Эх, жизнь-жизнь…
В другом отделении лежал Туркин. Добрый, веселый, отзывчивый – настоящий друг. Его привезли сюда с приступом эпилепсии. Для него это звучало, как приговор. Он сирота, и идти ему было некуда, только на улицу. Военная служба была для него единственным шансом на жизнь в обществе, потому что учеба в институте оказалась неподъемной финансовой ношей. А, как известно, нет денег, нет – учебы. Но он улыбался и рассказывал анекдоты. Я смеялся, думая, чем ему можно помочь. И понял, что ничем.
– Не переживай! – стучал по плечу мой маленького роста друг. – Вот увидишь, все у тебя будет хорошо! И за меня не переживай, найду способ, чтобы врачи эту тему со здоровьем замяли.
Мы обнялись, и я пошел. В голове, словно кадры из фильма, крутились наши с ним приколы на КВН…
…Мои мысли прервал наряд милиции, прибывший в наш вагон из-за жалоб гражданских. Некоторые личности из нашего числа и вправду вели себя по-скотски, выставляя напоказ мнимую браваду с агрессией. Дети «капразов», чьи папы служили на Севере, при штабе, обещали помочь в обустройстве тем, кто изо всех сил доказывал, что он их лучший друг. Некоторые лезли из кожи, пытаясь угодить, подлизать задницу. Мерзко все это выглядело. Как сыночки, которых и так всюду прикрывали отцовские связи, раздавали несуществующие регалии и обещанья, «как только доедем». Все это я уже видел. Видел, как страх, червем проедающий душу человека, превращал его в гримасничающего и заискивающего перед более сильным (что спорно) человеком раба. Наивные имбицилы защищали баловней и всячески развлекали, но сейчас стихли при виде милиции, которая резиновыми дубинками давала понять серьезность их намерений.
Я лежал на верхней полке и медитировал, сдерживая волны адреналина. Меня, испытавшего тюремное зло «Держины», трудно было испугать. Меня больше тревожил факт неопределенности, чем лицо реальной опасности. Ожидание смерти хуже смерти. Ожидание боя хуже боя. Доеду, а там разберусь. У каждого своя судьба, от которой не уйти…
Мы доехали до Мурманска, где нас долго отказывались пускать в автобус, следующий до Североморска. Бабка-контролерша с лицом профессионального боксера и косой саженью в плечах вытолкала нашего худенького, похожего на дистрофика, лейтенанта на улицу. Лейтенант упал и, поднимаясь с асфальта, поймал головой чей-то вещмешок, метко брошенный контролершей из автобуса. Нами было принято решение – радикальных действий по отношению к гражданскому населению не предпринимать, все-таки в армию едем – не к спеху. Поэтому подождали следующего автобуса с менее суровой контролершей, имеющей меньший обхват бицепсов и талии.