56-я ОДШБ уходит в горы. Боевой формуляр в/ч 44585
Шрифт:
– В современном бою до рукопашной дело не доходит, а если и дошло, значит, командир просто болван, – с явной скукой в голосе разочаровал я доцента. – Что до македонских воинов, то когда они в тяжелых доспехах и с холодным оружием в руках, голодные, усталые, вшивые, перли по горам, то наверняка думали: «О боги! Как же нас зае…ла эта служба!»
– Не получается у нас беседа, – мрачно заметил Курбанов, и я с тревогой ждал продолжения его речи – ну что-то вроде того, какие серьезные проблемы будут у меня на его экзамене и в дальнейшей учебе.
Курбанов молча встал из-за стола, подошел к шкафу с наглядными пособиями и стал в нем рыться. За ворохом карт он нашел бутылку коньяка и выставил ее на стол, из выдвижного ящика стола вытащил плитку шоколада, погремел посудой в тумбочке и достал два граненых стакана.
– Надеюсь, вы пьете? – с сарказмом осведомился он.
– Если вы по примеру эллинов будете разбавлять вино водой, то нет.
Хмыкнув, Курбанов разлил по стаканам коньяк. Пренебрегая условностями вроде тостов и пожеланий, доцент затаил дыхание и, демонстрируя отменную сноровку, одним глотком выпил полстакана янтарной жидкости, выдохнул и закусил долькой шоколада. Я тоже показал, что уж чего-чего, а пить-то я умею. Не медля, Алексей Владимирович уверенно разлил по второй.
– Голодные, усталые, вшивые воины Александра Македонского, мечтающие вернуться домой, а не дойти до края ойкумены, – заговорил порозовевший и успокоившийся Курбанов и спросил: – А о чем думали вы?
– О том же, – разглядывая яркую празднично-радостную этикетку бутылки молдавского коньяка, ответил я. – У любого солдата мысли одни, и без разницы, в каком строю он стоит – в фаланге или в стрелковой цепи. Очень быстро понимаешь, что война – это просто дерьмо. И хочется быстрее вернуться домой и очиститься от всего этого.
– Ну-ка об этом и расскажите, – опять оживившись, попросил Алексей Владимирович и пояснил: – При написании работы мне очень важно знать, что думает простой воин, почему идет в бой, зачем бунтует, в чем подлинная причина того, что одни бегут, а другие побеждают. Мне надо поймать эмоциональную волну войны, только тогда диссертация всеми красками заиграет, пусть от нее пахнет потом, мочой и кровью, а не академической скукой.
И я стал рассказывать, чего ломаться-то, меня же по делу спрашивают. Мы, солдаты, по истории только безликими тенями проходим – в строю фаланги, легиона, полка, армии, ополчения. Редко кого из нас по имени упомянут. Что ты чувствуешь, солдат? Да какая разница! Главное, что чувствует и думает тот, который приказал тебе идти убивать и умирать, это его имя запомнят потомки. А ты тенью останешься.
– А вот вы, – в конце рассказа въедливо стал уточнять доцент Курбанов, – часто в повествовании употребляете неакадемические термины, такие как «зае…ли, пи…сы, на х…й», и многочисленные производные от этих слов. Эти выражения несут эротический подтекст?
Бутылка давно пуста, шоколад съеден, за окнами кафедры уже стемнело, вечер. В кабинете горит электрический свет и сильно накурено, это я смолил сигареты, некурящий Алексей Владимирович, воздерживаясь от замечаний, терпел.
– Вовсе нет! – возмутился я и двинул кулаком по столу, подпрыгнув, звякнули пустые стаканы. – Просто без этих слов вы никогда не настроитесь на эмоциональную волну войны. Небось, в бою, эллины тоже не стопами и ямбами говорили. Не знаю, как на древнегреческом звучит «е… вашу мать», но или это выражение, или его аналог они точно использовали хоть при Марафоне, хоть при Фермопилах, – и хрипловато засмеялся, представив, как и в каких выражениях царь Леонид отдавал в бою команды своим спартанцам.
– А можно подумать, что при отсутствии женщин, вы, так сказать… – усмехнулся выпивший и заметно захмелевший Курбанов. – По примеру эллинов…
Откровенно говоря, для меня, когда я стал изучать историю, было очень большой неожиданностью узнать из первоисточников, что многие античные герои были… ну как бы это помягче сказать… ну, наверно, так: они были ситуационными бисексуалами. Если попроще, то откровенными пидорасами.
– А как вы вообще без ведения половой жизни обходились? – полюбопытничал доцент. – Вы в своих рассказах эту сторону как-то обошли молчанием. А парни вы все половозрелые, молодые да здоровые, и было бы вполне естественным… в армии Македонца, например, это было абсолютно нормальным явлением.
– Нет! – бешено заорал я и возмущенно забрызгал пьяной слюней. – Я в другой армии служил! Пидорасов у нас не было! – И тише уточнил: – Физических, буквальных, так сказать, не было, моральные уроды, вполне достойные этого наименования иногда встречались. И потом, – быстро успокоившись, без улыбки продолжил я, – калорий в пище мало, а за день, бывало, так на службе зае…шься, что уже не до е…ли. А если уж совсем невтерпеж, то ночью приходит к тебе прекрасная незнакомка, ты страстно прижимаешься к ее нежной груди, а потом, проснувшись, вскакиваешь и бежишь застирывать трусы или кальсоны. По-научному это поллюция, по-солдатски – обтрухался. Так что природой предусмотрен аварийный спуск на такой вот случай.
Взгляд у кандидата наук Курбанова был какой-то ошарашенно-неопределенный, и он, уже не перебивая, молча слушал, как я рассказывал.
Тут вот еще в чем дело, уже год прошел, как я домой вернулся, первые три месяца пришлось специально за речью следить, чтобы матерные окончания к каждому слову не прибавлять, потом вроде как и привык нормально разговаривать, а тут армию вспомнил и пошел матом крыть.
– Так вот, выражения «зае…ли», «пи…сы», «на х…й», – пытался я объяснить Курбанову применение специфических терминов на службе родине, – это не признак лингвистической распущенности и отнюдь не свидетельствует об армейском бескультурье! – И стал подводить якобы научный базис под военно-матерный язык, книжек-то умных за год уже начитался, вот и выделывался. – Эти выражения всего лишь точная эмоциональная передача того, что чувствует в данный момент тот или иной субъект военных отношений, но эта передача кроме ярких эмоций несет в себе еще и смысловую нагрузку. Проще, по военному-то, звучит так: «или ты е…шь, или тебя е…ут». Служба в армии – это априори насилие над личностью, так как тебя постоянно принуждают делать то, что тебе совсем не хочется. Война – это многократно увеличенное насилие плюс бесконечная человеческая подлость. А любое насилие в человеческом сознании вольно или невольно ассоциируется с сексуальным принуждением. Желание и возможность насильно в духовном плане вые…ть подчиненного тебе субъекта военных отношений – это как апофеоз превосходства и торжества в каждом конкретном случае. Вот потому эти выражения означают только невербальное принуждение, и в зависимости от интонации принуждение является или безусловным и категоричным, ну, например: «Да я тебя вы…бу! А ну вперед! Не х…й в окопе прятаться! Встать, е… твою мать!», или условным в неопределенной форме: «А как бы нам е…нуть этот пулемет, пока нас всех не переху…рили?» Далее выражения уже переходят на бытовой уровень, образуют военное арго и охватывают все сферы военной жизни, ну, например…
– Достаточно, – поморщился Алексей Владимирович, – я все понял, и примеров больше не надо.
Знаток древнегреческого и латыни Курбанов переводил взгляд с портрета Александра Македонского на портрет Гая Юлия Цезаря и еле заметно шевелил губами. По артикуляции я догадался, что он переводит на древнегреческий и латынь родные русские слова, вероятно, представляя, какими яркими жизненными красками заиграет его диссертация, если Македонец категорично заявит своим бунтующим и вконец зае…нным службой воинам: «Это кто там свое еб…ло раскрыл?! Вы что совсем е…нулись?! Быстро встали в строй! Не х…й тут рассуждать! А ну вперед, на край ойкумены, пока я вас всех не вые…л!» А Цезарь, перейдя Рубикон, торжественно обратится к своим легионам: «Ну что, ребята? Вые…м отцов-сенаторов?! Не ссыте, орлы, вам Рим раком поставить не х…й делать!»
Экзамен по истории древнего мира я чуть позже сдал на «отлично», а вот Курбанов докторскую диссертацию не защитил, слишком сильно, по мнению ученого совета, воняло от его работы потом, мочой и кровью. И обращаясь к почтенным ученым мужам из диссертационного совета в защиту не служившего в армии доцента Алексея Владимировича Курбанова и всех оттащивших свою службу солдат и офицеров, хочу тихо, тактично и вежливо сказать: «Вы это что, мудаки? Совсем, что ли, ох… ли?! Да поймите вы, не говорят солдаты хоть в строю фаланги, легиона или