666. Рождение зверя
Шрифт:
– Здесь мое имя! А откуда я знаю арамейское письмо?
– Ты знаешь все, что имеет отношение к этому миру, – ответила она и поправилась: – Скоро будешь знать. Так написали бы твое имя евангелисты – те из них, что были грамотны. А теперь сосчитай его.
– Шестьсот шестьдесят шесть, – удивленно пробормотал Кирилл. – Отец Андрей был прав! Только он не там искал.
– Мне кажется, он ищет как раз там, где надо. – Исида помрачнела. – Точнее, где не следовало бы ему искать.
Потемкин встал, подошел к окну и раздвинул шторы. За стеклом простиралось бесконечное черное пространство, которое говорило с ним и манило к себе. В голове у него просветлело. Потемкин открыл окно и оторвался от земли, увлекаемый в бесконечность. Все вокруг вспыхнуло ослепительным светом, и Кирилл почувствовал себя так, будто окунулся в непрекращающийся,
– Пять-шесть-пять-десять, – четко сказал он.
Все моментально вернулось на круги своя. Кирилл стоял у раскрытого окна на кухне. Он обернулся к матери:
– Я все понял. Мне надо идти.
– Иди, конечно, – тихо откликнулась Исида. – Я знаю, что ты исполнишь все так, как оно и должно быть исполнено. Хотя Осирис сомневался в тебе.
У Кирилла что-то надломилось внутри.
– Папа? Папочка… Почему он не пришел?
– Не расстраивайся, у тебя еще будет возможность с ним поговорить. Другое известие огорчит тебя гораздо сильнее.
– О чем ты? – насторожился Потемкин.
– Та девушка, Беатриче.
– Что с нею?
– Ты должен будешь оставить ее.
В глазах у Кирилла потемнело, душа его скукожилась, будто брошенный в огонь испанский башмак.
– Этого не будет, мам! – решительно произнес он.
– Это неизбежно, сынок, и это не вопрос твоего желания. Пробудившись окончательно, божественная сущность подавит земные страсти, тебе будет просто не до нее. Она всего лишь человек, и ее миссия уже выполнена, дальнейшая близость превратится для тебя в обузу. Хотя ты, конечно, можешь освободить ее от оков, превратив в существо нашего мира.
– Что ты имеешь в виду?
– Умертвить ее плоть.
– Убить Беатриче? – вскипел Потемкин. – Даже не думай.
– Тогда ваши пути расходятся. Тебе надлежит быть выше и сильнее этого.
– Пути господни неисповедимы, – парировал Кирилл. – И сила божия в немощи совершается.
– Воля твоя, я только хотела предупредить. Ладно, иди уже.
Лицо матери стало грустным, по морщинистой щеке прокатилась слеза. Она встала и подошла к нему. Кирилл слегка наклонился, и она поцеловала его в лоб. Что-то проникло в него с этим прикосновением. Потемкин приобнял ее, поцеловал в щеку – туда, где застыла слеза. Потом он взял книгу и направился к выходу.
Осирис
Беатриче сидела в коридоре и листала польский журнал Uroda [105] – единственное доступное советским женщинам издание о более-менее «заграничной» моде. Читать его, естественно, они не могли, зато с интересом рассматривали цветные картинки. Их мужья тоже их рассматривали, но по другим причинам: в «Уроде» можно было встретить элементы эротики – например, фотографии моделей в нижнем белье. Увидев Кирилла, Бета бросила журнал и вскочила:
105
Красота (польск.).
– Ну как? Что она тебе сказала?
– Мама объяснила мне, кто я и зачем здесь.
– Мама? – Беатриче схватилась рукой за лицо и отпрянула. – Элохим!
В ее глазах смешались страх и восхищение, – Потемкин видел ее мысли, как мозг на томографе. Она думала о том, что теперь будет с нею.
– Для начала выберемся отсюда, – сказал Кирилл.
Он открыл дверь и пропустил даму вперед.
– Ой! – вскрикнула Беатриче, когда они покинули зазеркалье и оказались опять в тоннеле. – Что с тобой?
– Неужели рога выросли? Тебя даже на полчаса нельзя одну оставить, любимая.
– Дурак! На, посмотри.
Беатриче вытащила пудреницу и раскрыла ее, обратив к Потемкину круглое зеркальце. Кирилл улыбнулся: в ультрафиолетовом свете на его лбу четко проступал знак, похожий на арабскую букву «кяф», –
– Поцелуй Исиды, – объяснил он. – Видимо, помада у нее какая-то особенная.
Они быстро пошли по коридору к выходу. Сознание Кирилла разорвало в клочья, и теперь из этого хаоса постепенно выкристаллизовывалась воля. Однако он не мог поверить в то последнее, что сказала ему мать, – его чувства к Бете были так же сильны. «Не стану ей сейчас ничего говорить, – решил Потемкин. – Надо подождать и посмотреть, как будут развиваться события».
– А что это за книга у тебя? – спросила фея.
– Так, подарок от мамы на день рождения.
Беатриче остановилась:
– Ой, милый! Прости, я совсем забыла… Поздравляю! Что тебе подарить?
– Ну… – усмехнулся Кирилл. – Главный подарок ты мне уже сделала – привела сюда. Так что готов удовлетвориться поцелуем.
Она подпрыгнула и чмокнула его в щеку.
– Дашь почитать? – спросила фея, когда они двинулись дальше.
– Видишь ли, мне только предстоит ее написать.
– Хочешь, я буду твоим летописцем? – неожиданно предложила Беатриче.
Кирилл повертел книгу в руках:
– Ты знаешь то письмо, которым она должна быть написана?
– Мой родной язык остался неизменным со времен гибели Содома, а наше письмо чище, чем самаритянское.
Она сказала это на языке Авраама. Кирилл посмотрел на нее – Беатриче говорила совершенно искренне, в ее душе не было и тени намерения навязываться. Он ответил ей на родном наречии, протягивая фолиант:
– Держи крепко, жена. От сохранности этой скрижали теперь зависит сохранность твоего мира.
– Ой, как все интересно! – Беатриче опять подпрыгнула и соскочила на русский. – Ну просто фантастическое кино.
От такой детской непосредственности Потемкин рассмеялся:
– Главное, чтобы у этого кино был хеппи-энд, дорогая.
Впереди показалась дверь в зал с шаттлом. Допотопный агрегат, курсирующий между мирами, стоял на месте. Кирилл набрал цифры номера в обратном порядке. Капсула лифта дернулась и полетела вверх. Кирилл увидел, что владения Исиды и Осириса стали иными: мрачное подземелье превратилось в сияющий всеми красками радуги океан, над которым парили сгустки света. «Символично, конечно, что вход в царство божие находится в месте, называемом Paradise», – подумал Кирилл, когда будка скрылась в шахте. Он вышел первым, вдыхая земную воздушную смесь, за ним выпорхнула фея. По идее, здесь должна была быть ночь, но все вокруг излучало такой же радужный свет. Потемкин будто надел прибор ночного видения, который к тому же давал не тускло-зеленую, а яркую разноцветную картинку.