6том. Остров Пингвинов. Рассказы Жака Турнеброша. Семь жен Синей Бороды. Боги жаждут
Шрифт:
Возвратясь к себе на чердак, где варнавит читал молитвенник, он тщательно вытер стол, затем поставил на него ящик с красками и все свои инструменты и материалы.
— Отец мой, — сказал он, — если вы не считаете это недостойным священного сана, которым вы облечены, помогите мне, пожалуйста, мастерить плясунов. Сегодня утром я получил крупный заказ от некоего господина Жоли. Вы оказали бы мне большое одолжение, если бы согласились вырезывать по этим патронкам головы, руки, ноги и туловища, а я буду раскрашивать уже готовые фигурки. Лучших образцов не найти: они срисованы с картин Ватто и Буше.
— Я думаю, сударь, что Ватто и Буше действительно были мастерами на такие безделушки, — ответил Лонгмар, — не сомневаюсь, что их слава только выиграла бы, если бы они ограничились этими невинными паяцами. Я был бы счастлив пособить вам, на боюсь, что окажусь недостаточно искусным помощником.
Отец Лонгмар был прав, сомневаясь в своих способностях: после нескольких неудачных
— Сударь, — сказал он, дергая в такт за веревочку Скарамуша, — эта фигурка напоминает мне странную историю. Дело происходило в тысяча семьсот сорок шестом году. Кончался срок моего послушничества под руководством отца Мажито, человека почтенного возраста, глубокой учености и весьма строгих нравов. В ту пору, если только вы помните, плясуны, предназначенные прежде на забаву детям, вызывали к себе необычайный интерес у женщин и даже у мужчин, у стариков и молодежи, — они производили в Париже настоящий фурор. Лавки торговцев, бывших тогда в ходу, ломились от паяцев. Даже люди знатные заводили их себе, и нередко можно было встретить важную особу, которая, прогуливаясь, дергала за веревочку паяца. Ни возраст, ни характер, ни сан отца Мажито не уберегли его от общей заразы. Видя, как у всех вокруг пляшет в руках картонный человечек, он чувствовал зуд в пальцах, вскоре ставший совсем нестерпимым. Однажды он отправился по весьма важному делу, касавшемуся всего ордена, на дом к господину Шовелю, адвокату при парламенте, и, увидав подвешенного к камину плясуна, испытал сильнейшее желание дернуть его за веревочку. Лишь с великим трудом поборол он в себе искушение. Но это легкомысленное желание продолжало смущать его и не давало ему покоя. Оно преследовало его во время научных занятий, в часы размышлений и молитв, в церкви, в капитуле, в исповедальне, на кафедре. Проведя несколько дней в ужасном смятении, он рассказал об этом необыкновенном случае командору ордена, по счастью находившемуся об эту пору в Париже. Это был ученый муж и один из князей миланской церкви. Он посоветовал отцу Мажито удовлетворить желание, невинное по существу, но чрезвычайно неприятное по своим последствиям, ибо, если не дать ему выхода, оно угрожало внести в обуреваемую им душу великое смятение. По совету, или, вернее, по приказанию, командора, отец Мажито снова поехал к господину Шовелю, который, как и в первый раз, принял его в кабинете. Так, увидев плясуна, подвешенного к камину, он быстро подошел к нему и попросил у хозяина позволения подергать веревочку. Адвокат охотно разрешил и признался, что нередко, обдумывая предстоящие выступления в суде, он сам заставляет плясать Скарамуша (так звали паяца) и что еще накануне он составил под его движения речь в защиту женщины, несправедливо обвиненной в отравлении мужа. Отец Мажито с трепетом схватил веревочку и увидел, как по его воле Скарамуш запрыгал и заметался, точно одержимый, из которого изгоняют бесов. Удовлетворив таким образом свою прихоть, он избавился от наваждения.
— Ваша история меня не удивляет, отец мой, — сказал Бротто. — В жизни человека бывают наваждения. Но не всегда их вызывают картонные фигурки.
Отец Лонгмар, хотя и был монахом, никогда не говорил о религии. Бротто, напротив, заговаривал о ней постоянно. А так как он чувствовал к варнавиту некоторое расположение, ему доставляло удовольствие смущать его и ставить в тупик доводами против различных пунктов христианского вероучения.
Однажды, мастеря вместе с Лонгмаром Церлин и Скарамушей, Бротто заметил:
— Размышляя над событиями, которые привели нас к нынешнему положению, я не могу сказать, какая из партий проявила себя наиболее безумной среди повального безумия, охватившего всех, и порою склонен думать, что первенство в этом отношении принадлежит придворной партии.
— Сударь, все люди теряют рассудок, когда их, как Навуходоносора [415] , покидает бог, — ответил монах. — Однако ни один из наших современников не погряз столь глубоко в невежестве и заблуждении, никто не оказался для королевства столь роковым человеком, как аббат Фоше [416] . Поистине, господь сильно разгневался на Францию, если послал ей аббата Фоше!
415
…как Навуходоносора, покидает бог. — По библейской легенде, вавилонский царь Навуходоносор был за свою гордыню наказан богом: он был отлучен от людей и, превращенный в чудовищное животное, в течение семи лет питался травой на лугах.
416
Аббат Фоше Клод (1744–1793) — священник, ставший депутатом Законодательного собрания 1791–1792 гг. и потребовавший свободы культов. Впоследствии присоединился к жирондистам, помог Шарлотте Корде проникнуть к Марату; был казнен вместе с жирондистами.
— Мне кажется, мы видели злодеев, ни в чем не уступавших несчастному Фоше.
— Аббат Грегуар [417] натворил также немало зла.
— А Бриссо, а Дантон, а Марат, а сотни других? Что скажете вы о них, отец мой?
— Сударь, это миряне: миряне не несут такой ответственности, как духовенство. Они не так вознесены, и содеянное ими зло не может иметь столь общее значение.
— А ваш бог, отец мой? Что вы скажете об его поведении в переживаемой нами революции?
417
Аббат Грегуар Анри (1750–1831) — священник, примкнувший к революции, член Конвента. По предложению Грегуара Конвент 21 сентября 1792 г. провозгласил Францию республикой.
— Не понимаю вас, сударь.
— Эпикур сказал: либо бог хочет воспрепятствовать злу, но не может, либо он может, но не хочет, либо он не может и не хочет, либо, наконец, он хочет и может. Если он хочет, но не может, он бессилен; если он может, но не хочет, он жесток; если он не может и не хочет, он бессилен и жесток; если же он может и хочет, почему он этого не делает, отец мой?
И Бротто торжествующе взглянул на собеседника.
— Нет ничего более жалкого, чем приводимые вами доводы, сударь, — ответил монах. — Когда я рассматриваю аргументы, на которые опирается неверие, мне кажется, что я вижу перед собой муравьев, пытающихся несколькими былинками преградить дорогу потоку, низвергающемуся с гор. Разрешите мне не вступать с вами в спор: у меня много доказательств, но мало находчивости. К тому же вы найдете опровержение ваших суждений у аббата Гене и у множества других духовных писателей. Скажу только, что слова Эпикура, которые вы привели, — глупость: ваш мудрец подходит к богу, как к простому смертному, подчиненному законам человеческой морали. Что ж! Неверующие, начиная с Цельсия [418] и кончая Бейлем [419] и Вольтером, всегда водили за нос дураков при помощи таких же парадоксов.
418
Цельсий Андрес (1701–1744) — шведский астроном и физик.
419
Бейль Пьер (1647–1706) — французский писатель и философ, предшественник просветителей, сыграл видную роль в борьбе против религиозного догматизма. Главный труд «Исторический и критический словарь».
— Вот видите, отец мой, на что толкает вас вера, — возразил Бротто. — Мало того, что для вас вся истина в теологии: вы не находите ни крупинки истины в произведениях стольких гениев, мыслящих иначе, чем вы.
— Вы глубоко ошибаетесь, сударь, — ответил Лонгмар. — Напротив, я убежден, что нет такой неверной мысли, которая была бы ложной до конца. Атеисты находятся на низшей ступени познания мира; но и тут можно встретить проблески понимания и зарницы истины; даже в тех случаях, когда человек целиком погружен во мрак, он подъемлет кверху чело, которое господь осеняет светом разума: таков удел Люцифера.
— Ну, сударь, я не буду столь великодушен и признаюсь, что во всех сочинениях богословов не нахожу ни атома здравого смысла, — сказал Бротто.
Тем не менее он утверждал, что не нападает на религию, так как он считает ее необходимой для народа; ему только хочется, чтобы ее служителями были философы, а не спорщики. Он сожалел, что якобинцы желают заменить ее более молодой и более вредной религией, религией свободы, равенства, республики, отечества. Он убедился, что в раннюю пору своего расцвета религии бывают всего яростнее и свирепее, а под старость становятся значительно мягче. Поэтому он стоял за сохранение католицизма, который в эпоху расцвета поглотил немало жертв, а теперь, отяжелев с годами, проявляет гораздо меньший аппетит, довольствуясь четырьмя-пятью поджаренными еретиками в столетие.
— Впрочем, — прибавил он, — я всегда отлично уживался с богоедами и христопоклонниками. У меня в дез Илетт был свой священник: каждое воскресенье он служил обедню в присутствии всех моих гостей. Среди них философы были самыми сосредоточенными, а оперные фигурантки самыми ревностными. Тогда я был счастлив и насчитывал много друзей.
— Друзей! — воскликнул отец Лонгмар. — Друзей!.. Ах, сударь, неужели и вы полагаете, что они вас любили, все эти философы и куртизанки, которые до такой степени извратили вашу душу, что сам господь с трудом узнал бы в ней один из храмов, воздвигнутых им во славу свою!