6том. Остров Пингвинов. Рассказы Жака Турнеброша. Семь жен Синей Бороды. Боги жаждут
Шрифт:
Святая вняла ее мольбам. Она мгновенно превратила Жана Виоля в девицу. Увидя это, Цецилия пришла в себя от страха и закричала мужу: „Ах вы грубиян! Ах гадкий ревнивец! Будьте потише, если хотите, чтоб вам открыли!“ И, продолжая стыдить его, кинулась к своему шкафу, вытащила оттуда старый женский капюшон, корсаж на китовом усе, длинную серую юбку и поспешно напялила все это на превращенного в девицу пажа. Потом сказала громким голосом: „Катерина, милочка моя, Катерина, котеночек мой! Поди открой дяде! Не бойся, он совсем не так зол, а просто глуп“. Паж, превращенный в девицу, послушался. Золотых дел мастер, войдя в комнату, увидел какую-то незнакомую юную девицу и свою жену, которая лежала в кровати. „Эх ты дурачина! Ну что глаза выпучил? Только я легла в постель — из-за того, что живот у меня заболел, — пришла ко мне в гости Катерина, дочка сестры моей Жанны, той, что живет в Палезо и с которой мы пятнадцать лет были в ссоре. Поцелуй же племянницу, муженек! Она заслуживает этого“. Золотых дел мастер облобызал Виоля, почувствовав при этом, что у него нежная кожа; с той минуты он только и помышлял, как бы поскорее остаться с племянницей наедине,
Выслушав этот рассказ, преподобный каноник Монуайе поблагодарил Пьера Милля и, взяв перо, стал составлять списки возможных победителей на предстоящих скачках, — он служил писцом у букмекера.
Между тем Пингвиния богатела и процветала. У тех, кто производил предметы первой необходимости, их совсем не было. У тех, кто их не производил, они были в избытке. «Таковы непреложные законы экономики», — как выразился некий член Института. У великого пингвинского народа больше не было ни традиций, ни духовной культуры, ни искусства. Прогресс цивилизации выражался у него в производстве смертоносного оружия, в бесстыдной спекуляции, в отвратительной роскоши. Столица приобрела, подобно всем большим городам того времени, облик космополитический и финансистский: в ней воцарилось безграничное, сплошное уродство. Страна наслаждалась полным спокойствием. Это был апогей.
КНИГА ВОСЬМАЯ. БУДУЩЕЕ ВРЕМЯ
История без конца
Было так, что бедность навеки сроднилась с Элладой, — доблесть же была привнесена извне и воспитывалась мудростью и строгим законом (греч.). [205]
(Геродот, История, VII, 102)
Вы значит, не поняли, что это были ангелы?
(«Liber terribilis») [206]
Р П Т М Ж У П Д П Л Б Л Х С Б О Ч Ф И Ь П Т Г П В П Е Й М Й Т Э Й И Р П E Г M Б Т У Й Л П С П M Ж К Й Й Н Р Ж С Б У П С П Г Р П Т М Ж У П Д П Л Б Л И О Й У С Й З Е Ь Р С П Г П И Д М Б Щ Б М Й Т Г П Я Т Г П В П Е Ф П О Й Р П Е Ш Й О Й М Й Т Э Г П М Ж Х Й О Б О Т П Г Ь Ц Л П Н Р Б О Й К Л П У П С Ь Ж С Б Т Р П М Б Д Б Я У В П Д Б У Т У Г Б Н Й Т У С Б О Ь Й Р С Й Р П Н П Ъ Й Л Ф Р М Ж О О П К Р С Ж Т Т Ь Г П И Е Ж К Т У Г Ф Я У О Б П В Ъ Ж Т У Г Ж О О П Ж Н О Ж О Й Ж
РСБГЕЙГЬКТГЙЕЖУЖМЭ. [207]
Мы присутствуем при возникновении такой химии, которая будет заниматься изменениями, производимыми телом, содержащим количество концентрированной энергии [208] до сих пор в нашем распоряжении не имевшееся. Сэр Уильям Рамзай.
205
Было так, что бедность навеки сроднилась с Элладой… — Эти строки, принадлежащие греческому историку Геродоту (V в. до н. э.), появились лишь в отдельном издании «Острова пингвинов»; в газетной публикации был другой вариант эпиграфа! Строки из Геродота А. Франс снова приводит в книге «Жизнь в Цвету».
206
«Книга Ужасов» (лат.).
207
…РСБГЕЙГЬКТГЙЕЖУЖМЭ. — Этот эпиграф представляет собой криптограмму; чтобы ее расшифровать, нужно каждую букву заменить предыдущей буквой алфавита, и тогда получится следующий текст:
«После того как французы освободились из-под власти королей и императоров, после того как они трижды провозглашали свою свободу, они подчинились воле финансовых компаний, которые располагают богатствами страны и при помощи купленной прессы воздействуют на общественное мнение.
Правдивый свидетель».
В газетной публикации романа на месте этого эпиграфа стоял другой, взятый из библии: «И ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и все произрастания земли (Книга Бытия,XIX, 25)».
208
…концентрированной энергии… — Здесь и ниже, в разговоре анархистов относительно радия, подразумевается явление радиоактивности, открытое супругами Кюри незадолго до написания «Острова пингвинов», в 1903 г. Высказывание, приписанное английскому химику Уильяму Рамзаю (1852–1916), принадлежит самому А. Франсу.
§ 1
Дома все время казались недостаточно высокими; их беспрестанно надстраивали, а новые возводили в тридцать — сорок этажей, и там громоздились одни над другими конторы, магазины, банки, помещения разных обществ; а под домами все глубже и глубже рыли подземелья и тоннели.
Пятнадцать миллионов человек работало в гигантском городе, при свете фонарей, горящих и ночью и днем. Ни один луч не проникал с небес сквозь дым заводов, опоясывавших город; лишь иногда было видно, как багровый и тусклый диск солнца скользит по черному небу, изборожденному железными мостами, с которых непрерывным дождем сыплется сажа и угольная пыль. Это был самый промышленный и самый богатый город во всем мире. Казалось, его организация была совершенной; в нем уже ничего не оставалось от прежних аристократических или демократических общественных форм; все было подчинено интересам трестов. В этой среде выработался новый человеческий тип, который антропологи называют типом миллиардера. Это были люди энергичные, но вместе с тем хрупкие; люди, наделенные могучей комбинационной способностью, проводившие долгие часы в напряженной кабинетной работе, но вместе с тем страдающие наследственным нервным расстройством, которое с возрастом усиливалось.
Как все настоящие аристократы, как патриции республиканского Рима, как лорды старой Англии, эти могущественные люди соблюдали величайшую строгость нравов. Были среди них подлинные аскеты богатства: на заседаниях трестов можно было видеть лысые головы, впалые щеки, ввалившиеся глаза, изборожденные морщинами лбы. Тела у них были еще изможденнее, чем у старых испанских монахов, лица — еще желтее, губы — еще суше, взгляд — еще воспаленней, чем у них, потому что эти миллиардеры безудержно предавались суровым подвигам банковской и промышленной деятельности. Многие из них, отказывая себе во всякой радости, во всяком удовольствии, во всяком отдыхе, не жили, а прозябали в комнате без воздуха и света, уставленной одними электрическими аппаратами, там же ужинали яйцами и молоком, там же спали на какой-нибудь койке. Занятые только тем, что нажимали пальцем на никелевую кнопку, эти новые мистики, накапливая богатства и не видя вокруг себя даже признака их, достигали бесполезной возможности исполнять желания, которых они никогда не испытывали.
У культа богатства были и свои мученики. Так один миллиардер, знаменитый Самуил Бокс, предпочел умереть, чем поступиться ничтожной частицей своего достояния. Один из его рабочих, став жертвой несчастного случая на предприятии и получив отказ компенсировать его за увечье, стал добиваться осуществления своих прав по суду, но, обессиленный борьбою с непреодолимыми трудностями тяжбы, впал в жестокую нищету и, доведенный до отчаяния, прибег к дерзкой уловке — проник с револьвером к хозяину предприятия и потребовал заплатить положенную сумму, грозя в противном случае пустить ему пулю в лоб. Самуил Бокс платить отказался и из принципа предоставил убить себя.
Люди охотно берут пример с вышестоящих. Те, кто не владел крупными капиталами (а таких, само собой разумеется, было большинство), усиленно перенимали взгляды и нравы миллиардеров, стремясь смешаться с ними. Все чувства, препятствующие накоплению или сохранению богатства, считались позорными; не было прощения ни вялости, ни лени, ни вкусу к бескорыстным исследованиям, ни любви к искусству, ни тем более расточительности; сострадание осуждалось как пагубная слабость. Склонность к наслаждениям порицали, но, напротив, всегда готовы были извинить грубое удовлетворение желаний: в самом деле, насилие представлялось менее вредным для нравов, так как в нем усматривали одну из форм социальной энергии. Прочными устоями государства являлись две общественные добродетели: уважение к богатым и презрение к бедным. Слабым душам, порою смущенным при виде человеческих страданий, не оставалось ничего другого, как прибегать к лицемерию, которое невозможно было порицать, поскольку оно способствовало поддержанию порядка и обеспечивало прочность общественных установлений.
Таким образом, среди богатых людей все были преданы существующему строю или казались ему преданными; все подавали пример этой преданности, если даже сами не всегда следовали этому примеру. Некоторые жестоко страдали от условий своего существования, но поддерживали их из гордости или из чувства долга. Кое-кто пытался хоть ненадолго избавиться от них, действуя тайком и при помощи разных хитростей. Один из них, Эдуар Мартен, председатель железного треста, иногда переодевался нищим, чтобы выпрашивать милостыню у прохожих и нарываться на грубости. Как-то раз, стоя с протянутой рукой на мосту, он поссорился с настоящим нищим и в припадке бешеной зависти задушил его.
Отдавая все свои мысли делам, они не искали умственных наслаждений. Театр, некогда процветавший у них, свелся теперь к пантомиме и комическим танцам. Даже спектакли, где выступали женщины, были преданы забвению; утратился вкус к красивым формам и изящным туалетам. Им стали предпочитать кульбиты клоунов и негритянскую музыку, а настоящее восхищение вызывали у театральной публики только бриллианты на шеях у фигуранток да бруски золота, торжественно проносимые по сцене.
Дамы из богатых кругов вынуждены были, подобно мужчинам, вести респектабельный образ жизни. По склонности, наблюдаемой во всякой цивилизованной стране, общественное мнение возводило их в некий символ: своим суровым великолепием они должны были знаменовать и величие богатства, и его недоступность. Прежнее обыкновение заводить любовные интриги было упразднено; но на смену светским любовникам неслышно явились мускулистые массажисты или какие-нибудь лакеи. Впрочем, скандалы происходили редко: путешествие за границу почти всегда все сглаживало, и принцессы трестов по-прежнему оставались предметом всеобщего уважения.
Богатые составляли только незначительное меньшинство, но те, кто им служил, люди из всех слоев населения, были целиком ими куплены или им подчинены. Они делились на две категории: торговых или банковских служащих и заводских рабочих. Первые выполняли огромную работу и получали солидные оклады. Некоторые из них в конце концов основывали собственные предприятия; непрерывным ростом общественных богатств и подвижностью средств, находящихся в частных руках, поощрялись надежды наиболее способных или наиболее смелых. Конечно, в бесчисленной толпе приказчиков, инженеров, бухгалтеров можно было найти известное количество недовольных и раздраженных, — но этот могущественный социальный строй внедрял суровую дисциплину даже в умы своих противников. Анархисты — и те отличались там прилежанием и пунктуальностью.