7 историй для девочек

Дюма-отец Александр

– Молчать! – сказал председатель, затем, обращаясь к Рене, спросил: – Эта фигурка изображает мужчину или женщину?

– Мужчину, – ответил Рене.

Коконнас подскочил, как от электрического разряда.

– Мужчину?! – спросил он.

– Мужчину, – повторил Рене, но таким слабым голосом, что даже председатель едва расслышал его ответ.

– А почему у статуэтки на плечах мантия, а на голове корона?

– Потому, что статуэтка изображает короля.

– Подлый лжец! – воскликнул Коконнас в бешенстве.

– Молчи, молчи, Коконнас, – прервал его Ла Моль, – пусть говорит: каждый волен

губить свою душу.

– Но не тело других, дьявольщина! – возразил Коконнас.

– А что обозначает стальная иголка в сердце статуэтки и буква М на бумажном флажке? – спросил председатель.

– Иголка уподобляется шпаге или кинжалу, буква М обозначает – смерть.

Коконнас хотел броситься на Рене и задушить его, но четыре конвойных удержали пьемонтца.

– Хорошо, – сказал прокурор Лягель, – для суда достаточно этих сведений. Отведите узников в камеры ожидания.

– Нельзя же, – воскликнул Коконнас, – слушать такие обвинения и не протестовать!

– Протестуйте, месье, никто вам не мешает. Конвойные, вы слышали?

Конвойные завладели двумя обвиняемыми и вывели их: Ла Моля – в одну дверь, Коконнаса – в другую.

Затем прокурор поманил рукой человека, которого Коконнас заметил в темной глубине залы, и сказал ему:

– Не уходите, мэтр, у вас будет работа в эту ночь.

– С кого начать, месье? – спросил человек, почтительно снимая колпак.

– С этого, – сказал председатель, показывая на Ла Моля, удалявшегося в сопровождении двух конвойных. Затем председатель подошел к Рене, который с трепетом ожидал, что его опять отведут в Шатле, где он был заключен.

– Прекрасно, месье, – сказал ему председатель, – будьте спокойны: королева и король будут поставлены в известность о том, что раскрытием истины в этом деле они обязаны только вам.

VIII. Испанские сапоги

Когда Коконнаса отвели в другую камеру, замкнули за ним дверь и он оказался наедине с самим собой, то весь подъем духа, который поддерживался в нем борьбой с судьями и злостью на Рене, сразу исчез, и грустные мысли стали тесниться одна вслед за другой.

«Мне думается, – говорил он сам с собой, – все оборачивается самым скверным образом, сейчас бы как раз время побывать в часовне. Того гляди, приговорят нас к смерти; а то, что они сейчас выносят нам смертный приговор, не подлежит сомнению. Побаиваюсь я этих смертных приговоров при закрытых дверях в крепости, да еще со стороны таких противных рож, как те, что сидели перед нами. Они серьезно намерены отрубить нам головы… Гм-гм!.. Я возвращаюсь к своей прежней мысли – пора идти в часовню».

За тихим разговором с самим собой наступила гробовая тишина, как вдруг ее прорезал жалобный, глухой, тягучий крик, совершенно непохожий на голос человека; казалось, он пробился сквозь толщу каменной стены и прозвенел в железных прутьях ее решеток. Коконнас невольно вздрогнул, несмотря на то что мужество у подобных храбрецов – чувство врожденное, как инстинкт хищных животных; он замер в том положении, в каком его застал этот страшный вопль, сомневаясь, возможен ли у человека такой крик. Коконнас

приписывал его и вою ветра, пронесшегося по деревьям, и одному из многих ночных звуков, гуляющих в пространстве между неведомыми мирами, среди которых вертится наш мир. Но вот донесся новый вопль – сильнее, жалостнее первого; и на этот раз Коконнас не только ясно различил в нем человеческий крик боли, но, как ему показалось, узнал голос самого Ла Моля.

При звуке его голоса Коконнас забыл о том, что сидит за двумя дверьми, за тремя решетками и за стеной в двенадцать футов толщиной; он ринулся всем телом на стену, как будто собираясь повалить ее и броситься на помощь с криком: «Кого здесь режут?», но, ударившись об эту им забытую преграду, Коконнас отлетел к каменной скамье и рухнул на нее.

– О-о! Его убили! Это чудовищно! А здесь и нечем защищаться… никакого оружия!

Он стал шарить вокруг себя руками.

– Ага! Вот железное кольцо! – воскликнул он. – Вырву его – и горе тому, кто подойдет ко мне!

Коконнас встал, ухватился за кольцо и первым же рывком настолько расшатал его, что казалось, еще два таких усилия – и кольцо выскочит из стены.

Вдруг дверь отворилась, свет двух факелов ворвался в камеру, и тот же картавый голос, который еще наверху так не понравился Коконнасу, да и спустившись ниже на три этажа, не стал, по мнению пьемонтца, приятнее, – этот голос произнес:

– Идемте, месье, вас ожидает суд.

– Хорошо, – ответил Коконнас, выпустив из рук кольцо. – Я сейчас выслушаю приговор, не так ли?

– Да, месье.

– Уф, стало легче! Идем.

Коконнас последовал за приставом, который пошел вперед ковыляющей походкой, держа в руках черный жезл.

Хотя Коконнас в первую минуту и выразил удовольствие, он все же с беспокойством поглядывал вперед, назад и по сторонам.

«Эх! Что-то не видать моего почтенного тюремщика! – говорил себе Коконнас. – Признаться, очень неприятно, что его нет».

Все шествие проследовало в зал, откуда только что вышли судьи, кроме одного – оставшегося у стола. Коконнас сразу узнал в нем главного прокурора, который во время допроса неоднократно выступал, и всякий раз с явной неприязнью к подсудимым. Именно ему Екатерина поручила ведение процесса.

Отдернутая завеса давала возможность разглядеть всю комнату, дальняя часть которой терялась в сумраке, а освещенный передний план наводил такой страх, что у Коконнаса стали подгибаться ноги.

– О господи! – воскликнул он.

Этот крик ужаса вырвался у него недаром: картина была действительно зловещая. Зал, в большей своей части скрытый завесой на время заседания суда, теперь казался преддверием ада. На переднем плане стоял деревянный станок с веревками, блоками и прочими принадлежностями пытки. Дальше пылал огонь в жаровне, падая красными отсветами на окружающие предметы и придавая еще более мрачный вид силуэтам людей, стоявших в пространстве между Коконнасом и жаровней. Около одного из каменных столбов, поддерживавших своды, стоял недвижно, точно статуя, какой-то человек, держа в руке веревку и прислонясь к столбу; казалось, он был высечен вместе со столбом из одного камня. По стенам, над каменными скамейками, промеж железных колец висели цепи и сверкала сталь орудий пытки.