72 метра
Шрифт:
Зам терпел все эти бредни до последнего. До того, пока не обнаружил начхима, лежавшего на столе на боевом посту безо всякого волнового движения, а изо рта у начхима тухлыми ручейками вытекали его личные слюни. Я вам скажу по этому поводу, что лучше уссаться в кровать по случаю собственного дня рождения.
Зам вылетел с криком:
— Начхим пьян, сволочь! — и тут уж группе командования пришлось-таки заметить, что что-то действительно на корабле происходит.
Начхима вызвали в центральный, но по дороге ему изобрели
— Какой, в монгольскую жопу, метаболизм?! — орал зам так, что за бортом было слышно, но все участники событий стояли на своем.
Зам орал, орал, а потом ушел в каюту и оттуда уже позвонил доктору:
— Что-то у меня голова разламывается, не могу уснуть. Дай чего-нибудь.
И доктор дал ему «чего-нибудь»… особую наркотическую таблетку.
Зам как скушал ее, хвостатую, так сразу же упал головой в борщ, разломил тарелку и напустил слюней значительно больше, чем начхим.
И были те слюни и гуще, и жирней.
— Доктора! Доктора! — орали вестовые и таскали тело заместителя туда-сюда, спотыкаясь о вскрытые банки из-под тушенки.
Доктор явился и установил, что зам спит, а слюни у него из-за таблетки.
— Ну вот видишь, — говорил ему потом командир, — и у тебя слюни пошли.
Демидыч
У нас Демидыч в автономке помирал. Сорок два года. Сердце. Командир упросил его не всплывать, потому что это была наша первая автономка, и возвращаться на базу ему не хотелось.
— Дотерпишь?
— Дотерплю…
И терпел. Ему не хватало кислорода, и я снаряжал ему регенерационную установку прямо в изоляторе.
— Хорошо-то как, — говорил он и дышал, дышал. — Посиди со мной.
И я садился с ним сидеть.
— Вот здесь болит.
И я массировал ему там, где болит.
— Помру, — говорил Демидыч, и я уверял его, что он дотянет.
— Ты человек хороший, вот ты мне и врешь, думаешь, я не чувствую?
А потом он мне начинал говорить, что кругом только и говорят о том, что, раз я не пью, значит закладываю.
— Дураки, конечно, но ты смотри, они ведь подкатывать под тебя будут, чтоб действительно всех закладывал, ну, ты знаешь, о ком я. Грязь это, Саня, какая это грязь. А ты… в общем, дай я тебя поцелую, чтоб у тебя все было хорошо… Вот и хорошо… хорошо…
И он, поцеловав меня в щеку, отворачивался.
Тяжело было к нему ходить. Если я не приходил несколько дней, Демидыч всем жаловался:
— Химик ко мне не ходит…
«Ой вы, горы дорогие, леса разлюбезные, дали синие, ветры злобные…» — как я где-то читал.
Я тогда читал всякую муть, потому что ничего особенного читать не дозволялось.
А Демидыча хоронили уже на земле.
Дотянул.
Между прочим
Между прочим, один мой знакомый вышел на пенсию, в запас, и, стоя перед зеркалом с утра, решил, как водится, прыщик себе выдавить.
Выдавил прыщик с видимым удовольствием, угорь рядом с ним прихватил, ухмыльнулся, подмигнул себе и крякнул, а вечером помер от непонятной болезни.
Говорят, причиной столь мощного недомогания послужил тот самый прыщик, появившийся у него незадолго до выхода в запас.
А друзья на поминках вспоминали его по-разному, все больше с любовью, неизменно добавляя: «Ничего себе туй на лбу выдавил!»
И пенсия его пропала.
Вся отошла стране любимой, потому что до этого момента он как раз с женой развелся и поделил белье и чемоданы, а жена пробовала потом восстановить свое отношение к его пенсии, собственно говоря, задним числом, но ничего у нее, по-моему, не получилось.
Валера
Валеру все время пытались убить. И не то чтобы это были люди — нет, скорее всего, так складывались обстоятельства.
Можно сказать, судьба, взяв в руки молоток, ходила за ним по пятам.
То он упадет с крыши двухэтажного дома в крыжовник, то полезет на старую березу за опятами, которых и без того вокруг на пнях сколько угодно, а потом сорвется с нее, да как гакнется задом о бревно, да так и останется в таком положении на некоторое время.
И все-то судьбе не удавалось уложить его на досочку, сделать по бокам бордюрчики и прикрыть всю эту красоту сверху крышечкой.
Валера из всех испытаний выходил с улыбкой Гуинплена на устах сахарных. А в море, когда они всплыли перед носом американского авианосца, выходящего из базы Якасука — каково название, — их тут же надело жопкой на морду этому носорогу.
Винт вместе с гребным валом мигом вошел внутрь прочного корпуса, и образовалась дыра, в которую и трамвай безболезненно влезет.
А Валера в это время как раз наклонился, чтобы подобрать что-то с палубы, и вал с винтом прошли у него над головой.
Хорошо еще, что авианосец какое-то время нес нашу букашку на себе, а то б утонули, волосатой конечности дети, не приходя в сознание, тем более что на всем корабле все, что могло летать, летало какое-то время, а потом свет померк.
Но, слава богу, пришли в себя, задрали попку или что там у них осталось так, чтобы вода не сильно внутрь захлестывала. Приподнялись, утопив свой нос, изогнули спинку, как жуки пустыни перед метанием зловонной жидкости, и в таком исключительном положении дали радио, что, мол, случилось тут нечто этакое каверзное, может быть, даже небольшое повреждение суставов, но думаем, что сумеем все ликвидировать сами и даже сможем своими силами добрести до базы.
А авианосец развернулся и пошел назад делать себе пластическую операцию.