72 метра
Шрифт:
Буду просыпаться через каждые двадцать минут и вертеть башкой.
Это очень важно — вертеть башкой.
Повертелся и устроился поудобней. Осмотрел отсек, проверил, есть ли вахтенный, следит ли он за уровнем воды в отсеке. Вахтенный все время должен следить за уровнем… воды… вахтенный должен… он все время должен… а вот мне главное — не спать слишком глубоко, лучше где-нибудь у поверхности, а то можно проснуться и не понять, где ты. И испугаться. Сейчас самое время испугаться.
Эй, приятель!
Витька будет предлагать мне поменяться, а я откажусь и буду всплывать с неисправным аппаратом.
Кстати, а что там может быть неисправно? Редукторы? Дыхательный автомат? Если редукторы — получим баротравму легких, если автомат — из дыхательного мешка будет уходитъ воздух. Второе переживем, первое нет.
А если не восстанавливать аппарат?
Если не восстановим аппарат, нужно будет принести исправный с поверхности. Двое всплывают, потом один с другого снимает аппарат и бегом по веревочке назад в лодку. Один из этих двоих Петров, конечно. Он-то и принесет мне исправный аппарат, когда им уже попользуются. Теперь самое время подумать о женщинах. О том, что мы с ними будем делать, когда все это кончится. О-о-о… женщины, когда все это закончится, мы вас будем любить. Страстно. Безудержно. Ночи напролет. Вот это будет скачка.
Да. В торпедный аппарат пойдут первые трое. Они станут неуклюжими, как только наденут гидрокостюмы и дыхательные аппараты, которые на шее — совершеннейшее ярмо и тянут голову к промежности.
Они полезут в длинную трубу торпедного аппарата, и самый первый из них головой будет толкать буй-вьюшку.
Они поползут к носовой крышке осторожно, чтоб не повредить дыхательный автомат на загривке, а потом они остановятся и стуком подадут сигнал.
Им
А потом уравновесят давление, откроют переднюю крышку, и они выйдут в океан.
Буй-вьюшка всплывет, разматывая трос. На нем, как уже говорилось, навязаны мусинги. На каждом нужно будет останавливаться для декомпрессии.
И считать время по ударам сердца.
Как только выйдут первые, передняя крышка закроется из отсека, давление стравится, а вода сольется в трюм. За первыми пойдут следующие. С кем-нибудь обязательно начнется истерика, которая прервется энергичными ударами по лицу.
Если мне принесут аппарат с поверхности, передняя крышка закрываться не будет до тех пор, пока его не вложат в торпедный аппарат и не стукнут несколько раз по крышке — «закрывай». И мы его втянем обратно в корпус.
Мы с Витькой выйдем в последней тройке.
Так положено.
По-другому нельзя.
И крышка торпедного аппарата останется открытой — ее некому будет закрыть.
И сразу на поверхность. Она всего лишь в семидесяти метрах. Земноводные, как нам хочется на поверхность! Там воздух, воздух, воздух — колючий, ядреный, щекочущий нёбо, обжигающий язык и гортань, — воздух, мать вашу!
В лодке он совсем не такой. В нем нет того, что заставляет сома ворочаться в подсыхающей луже, а угря — плясать на раскаленной сковородке. В нем нет того, что заставляет нас здесь не спать, поминутно вскакивать, вздрагивать, временами выть собакой, выражаясь фигурально, и говорить, говорить, забалтывая самого себя, а потом жевать окаменевшие сухари и глотать кипяток.
В нем нет того, что заставит нас подняться на поверхность, рывком перевести флажок аппарата на дыхание в атмосферу и дышать, дышать, жадно, с хрипом засасывая эту невероятную вкуснотищу в собственные внутренности, а потом плыть до берега четыре мили и там, в полосе прибоя, скользя и спотыкаясь, искать выход на скалы и по ним наверх, наверх — карабкаться до изнеможения и идти, идти.
И мы дойдем.
Только так.
А как же иначе?
И нам бросятся навстречу: «Живы?!»— А мы им: «Еще бы!»
Вот увидишь, приятель, так все и будет. Ты мне веришь? Нет? Это потому, что мы с тобой совсем разные… Ты, наверное, думаешь, что все, что здесь наговорено, не случилось, и мы все давно умерли, захлебнулись в той самой волне, которая гонялась за нами по отсекам, нагнала и поглотила, и мы утонули, и последнее, что мы видели, — это лампочки аварийного освещения, растворяющиеся в глубине, а все, что после, — всего лишь отблески происходящего, запись умирающего сознания. Запись в виде звука, образа. Это оно так цепляется за ускользающий мир. Запись есть, а нас уже нет.
Честно говоря, иногда мне так тоже кажется.
Поэтому я и не сплю…