9 дней
Шрифт:
— Ну что ж, — сказал Никон, — честь тебе и хвала.
— Не мне — ему.
Бравик глазами показал на лэптоп.
Бравик сидел в кабинете и ел йогурт мельхиоровой ложечкой. В дверь постучали.
— Да! — сказал Бравик. — Войдите!
Приоткрылась дверь, и Гаривас просунул голову в проем.
— Опа! — сказал он, широко улыбаясь.
— О, — удивленно сказал Бравик. — Привет… Ты чего вдруг?
— Привет. — Гаривас вошел. — Ехал мимо. Сначала хотел поехать по Профсоюзной, а потом подумал: может, чайку попьем. Или ты занят?
— Ты
Он встал и включил чайник. Гаривас сел в кресло, закурил и сказал:
— Генка говорил, что ты Игоря Викторовича сегодня оперируешь.
— Да, — сказал Бравик. — Там… нехорошие дела. Конечно, лучше бы было, если б я раньше обо всем узнал. Знаешь, да — что за ситуация?
— Да, Генка сказал. — Гаривас затянулся и стряхнул пепел в горшок с кактусом. — Паршивые дела.
— Его уже подали, — сказал Бравик, — сейчас иду мыться.
— Все, все… — Гаривас покивал. — Докурю и ухожу. Извини, я не вовремя. Ты выключи чайник. Я докурю, и все.
— Да ты сиди, — виновато сказал Бравик. — Чаю попей. Я пойду, а ты сиди.
— Нет-нет, я поеду, мне надо в ГАИ.
— Зачем тебе в ГАИ?
— Владик вчера побил машину. Нашу, редакционную машину. Ехал по Щелковскому шоссе, а тут пацан на велосипеде. Владик мотнулся вправо, слетел с шоссе и перевернулся.
— Да ты что?! Как он?
— Все в порядке, даже не ушибся. Он был пристегнут, сработали подушки. А пацан смылся, гаденыш.
— Ты уж не карай Владика за порчу редакционного имущества, — облегченно вздохнув, сказал Бравик.
— Да какое там «карай». Я его уже сто раз обнял и похвалил. Что машина? Машина — железка. Можно починить или купить другую. Слава богу, что пацан цел. Владик молодец, что среагировал. Представь: если б сбил ребенка… В таких ситуациях надо хоть в столб, хоть с моста. Надо принять плохое, чтобы избежать ужасного.
— Владик действительно в порядке?
— Он всегда пристегивается, и подушки сработали. А главное, сработала голова. Хорошо, что у Владика есть этот рефлекс: принять плохое, чтобы избежать ужасного. — Гаривас погасил окурок в чашке Петри и встал. — Ладно, поеду.
Он вдруг положил руки на плечи Бравика и сказал:
— Как говорил штандертенфюрер Штирлиц: запоминается последняя фраза. Иногда надо принять плохое, чтобы избежать ужасного.
— Ты чего, Вовка?
— Ничего. — Гаривас подмигнул. — Позвони мне вечером — как день прошел, ну и вообще… Пока.
— Пока, — растерянно сказал Бравик.
— Решение о тугом тампонировании раны я бы так или иначе принял. Это решение было одним из решений, которыми я тогда располагал. Но он сказал: принять плохое, чтобы избежать ужасного. Это сидело у меня в подкорке, когда я оперировал. Поэтому я вовремя остановился.
— Толстый, я ничего не понимаю, — сказал Худой. — Объясни русским языком.
Бравик помолчал, глядя перед собой, посопел. Все терпеливо ждали.
— Там была ситуация… — Бравик снял очки, подышал на стекла и протер несвежим коричневым платком. — С этакой психологической подкладкой
Он опять замолчал. Гена положил ногу на ногу. Худой допил чай.
— Я шел на радикальную, красивую реконструктивную операцию, — сказал Бравик. — А впоролся в неостанавливаемое кровотечение. Все об колено, все псу под хвост… Но это, так сказать, вопрос амбиций, это полбеды. Решение о тугом тампонировании я бы принял и без Вовки. Но это техническое решение, а надо было еще принять принципиальное. И вовремя принять, понимаете? Я должен был вовремя прекратить рукотворчество и снять со стола человека — с простыней в тазу и в терминальной фазе геморрагического шока. И сделав это, я все равно не мог рассчитывать на то, что он выживет.
— Да молодец ты, о чем тут говорить. — Никон закурил. — Зажать крестцовое сплетение простыней — это, блин, вообще, военно-полевая хирургия. Молодец.
— Это не я молодец. — Бравик надел очки. — Это он молодец.
Через полчаса, когда стояли на лифтовой площадке, Худой хлопнул себя по лбу и сказал:
— Черт, совсем забыл…
— Что такое? — спросил Никон.
— Надо сохранить это в Генкином компе. — Худой приподнял сумку с лэптопом. — Вы идите, а я скину на Генкин комп.
Отъехала дверь грузового лифта, Худой пожал руки Бравику и Никону. Они зашли в лифт, Никон сказал:
— Давай, до завтра.
— До свидания, — сказал Бравик.
— Пока, мужики, — сказал Худой. — Завтра увидимся. — И добавил голосом Фрунзика Мкртчяна: — Я так думаю.
Он вернулся к квартире и позвонил в дверь.
— Забыл что-то? — открыв, спросил Гена.
— Нет. — Худой шагнул в прихожую. — Я не хотел при мужиках. Есть еще одна фотография.
Гена глухо сказал:
— Потом, конечно, им покажем… А пока мне надо поработать над мимикой.
— Это все ерунда, бред, этого быть не может, — сказал Худой. — Но я все-таки хотел сначала показать тебе одному.
Гена встал, взял из холодильника бутылку и налил в чайную чашку.
— Будешь? — спросил он.
— Я за рулем. Ты пей, пей… Я понимаю.
Гена сглотнул водку, взял из пепельницы сигарету, глубоко затянулся.
Худой сказал:
— Я вчера открыл этот файл, часов одиннадцать было. Тоже, вот как ты сейчас, пялился на монитор, как солдат на вошь. Потом включил телик, а там «Солярис» по второй программе. Я подумал: Вовины файлы — это как «Солярис». Они выковыривают из нашего подсознания всевозможные ужасы.
— Ну почему же ужасы… — Гена неестественно усмехнулся. — Тут, как видишь, никаких ужасов.
— Ну а что-нибудь в принципе похожее… могло быть? — запинаясь, спросил Худой. — Хоть как-то это может соотноситься с реальностью?
— Никак. Они познакомились только в ЗАГСе. До этого друг друга не знали. Он церемонно поцеловал ей руку и протянул цветы. Тюльпаны. Кстати, она всегда любила тюльпаны. Говорила: помесь розы с капустой… А ты говоришь, есть еще текст?
— Двадцать два килобайта.