9 ноября
Шрифт:
Согласен, согласен, согласен, и… что?
– Почему именно двадцать три?
– Моя мама считает, что большинство людей только к двадцати трем годам понимают, кто они по жизни. Поэтому я хочу быть уверена, что знаю, кто я и чего хочу, до того, как полюблю кого-то. Потому что влюбиться легко, Бен. Сложнее, когда хочешь разлюбить.
Это имеет смысл. Если ты железный человек.
– Ты действительно думаешь, что сможешь контролировать свои чувства, и не влюбиться?
– Полюбить кого-то может быть и неосознанным решением, но можно уберечь себя от ситуаций,
Ого. Она как мини-Сократ, с этими её жизненными советами. Чувствую, что должен записать их. Или поспорить с ней.
Честно говоря, я испытываю облегчение от её слов, потому что я боялся, что она напоит меня, зацелует, и к концу вечера начнет убеждать, что мы родственные души. Потому что Господь свидетель, если Фэллон попросит, я наброшусь на неё, зная, что это последнее что я должен сделать. Парни не говорят “нет” таким девушкам, как она, независимо от того насколько сильно они пытаются избегать отношений. Как только парни видят грудь в паре с хорошим чувством юмора, они думают, что нашли гребанный святой Грааль.
Но пять лет кажутся вечностью. Я больше чем уверен, Фэллон даже не вспомнит сегодняшний вечер через пять лет.
– Можешь сделать мне одолжение и найти меня, когда тебе исполнится двадцать три?
Она смеётся.
– Бентон Джеймс Кесслер, через пять лет ты будешь очень знаменитым писателем, чтобы помнить меня.
– Или, может быть, ты будешь очень известной актрисой, чтобы помнить меня.
Фэллон не отвечает. На самом деле, что-то в моём комментарии расстраивает её.
Мы застываем на кровати лицом друг к другу. Даже со шрамами и очевидной грустью в глазах, Фэллон остаётся одной из самых красивых девушек, которых я когда-либо встречал. Её губы кажутся такими мягкими и манящими, и я пытаюсь игнорировать узел в своём животе, но каждый раз, когда я смотрю на её рот, интенсивность попыток сдерживать себя превращается в гримасу. Мы лежим так близко, и я стараюсь не представлять, что я почувствую, если поддамся вперед и поцелую её. Я реально мечтаю, чтобы каким-то чудом, я сейчас смог прочитать все любовные романы, которые были когда-либо написаны. Потому что... что, чёрт возьми, может сделать поцелуй соответствующим книге? Мне нужно узнать, как это сделать.
Фэллон лежит на правом боку, и платье обнажает большую часть её кожи. Я вижу, откуда начинаются её шрамы - прямо от запястья идут вдоль всей руки и шеи, проходя через щёку. Я прикасаюсь к её лицу, точно так же, как она прикасалась к моему. Чувствую, как она вздрагивает под моей ладонью, потому что я касаюсь той её части, которую она даже показывать мне не хотела несколько часов назад. Я провожу большим пальцем вдоль её щеки, затем опускаю руку вниз к шее. Она полностью напряжена из-за моих прикосновений.
– Тебе не нравится?
Её глаза вспыхивают и встречаются с моими.
– Я не знаю, - шепчет Фэллон.
Интересно, я единственный кто прикасался к её шрамам? Однажды я тоже сильно обжегся, когда учился готовить, поэтому знаю, каково это, когда заживают ожоги. Но её шрамы намного глубже, чем поверхностный ожог. На ощупь её кожа кажется гораздо мягче обычной. Более хрупкой. И от этих приятных ощущений под своими пальцами, я не могу остановиться. Мне хочется гладить её бесконечно.
И Фэллон позволяет мне это. В течение нескольких минут ни один из нас не произносит ни слова, пока я продолжаю скользить пальцами по её руке и шее. Её глаза увлажняются, будто она хочет заплакать. Может ей все-таки не нравится? Я понимаю, почему она может быть так смущена, но по какой-то извращённой причине, прямо сейчас мне с ней гораздо комфортнее, чем за весь день.
– Я должен чувствовать ненависть за это, - шепчу я, проводя пальцами по шрамам на её предплечье.
– Я должен злиться за это, потому что пережить подобное, это мучительно больно. Но по какой-то причине, когда я прикасаюсь к тебе… мне нравится как ощущается твоя кожа.
Я не был уверен, как Фэллон воспримет слова, которые только что вырвались из моего рта. Но это правда. Внезапно я почувствовал благодарность этим шрамам… потому что они являются напоминанием того, что всё могло быть ещё хуже. Она могла погибнуть в этом пожаре, и её не было бы сейчас рядом со мной.
Я опускаю руку на её плечо, провожу по руке, и поднимаю обратно. Когда наши взгляды встречаются, я вижу на ее щеке след от слезы.
– Единственное, о чем я всегда стараюсь себе напоминать, это то, что у каждого человека есть шрамы, - тихо признается Фэллон. – И многие из них ужаснее моих. Разница лишь в том, что мои шрамы можно увидеть, а большинства людей нет.
Я не говорю ей, что она права. И я не говорю ей, что мне остается лишь мечтать быть внутри таким же красивым, как она снаружи.
Фэллон
– Чёрт. Фэллон! Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт, чёрт, - я слышу Бена, который ругается как моряк, но не понимаю, почему. Чувствую его руки на своих плечах.
– Чёрт возьми, Фэллон, просыпайся!
Я открываю глаза. Он сидит на кровати, запустив руку в волосы, и выглядит злым. Я сажусь на кровати и протираю глаза ото сна.
Сон.
Мы уснули?
Смотрю на свои часы. Время восемь пятнадцать. Приглядываюсь, приближая часы к лицу. Это не может быть правдой.
Но это так. Сейчас восемь пятнадцать.
– Чёрт, - выдыхаю я.
– Мы пропустили ужин, - раздраженно произносит Бен.
– Я знаю.
– Мы проспали два часа.
– Да, я знаю.
– Мы потеряли два чёртовых часа, Фэллон.
Бен выглядит очень расстроенным. Милым, но расстроенным.
– Прости.
– Что? Нет. Не извиняйся. Это не твоя вина.
– Бен в замешательстве смотрит на меня.
– Прошлой ночью я спала всего три часа, - оправдываюсь я.
– Весь день была уставшей.
– Да, я тоже не выспался прошлой ночью, - говорит он, расстроено вздыхая, и падает на кровать.
– Во сколько у тебя рейс?
– В половине двенадцатого.
– Сегодня?
– Да.
– То есть через три часа?
– я киваю.
Бен стонет и трет лицо руками.
– Чёрт, - снова ругается он.
– Это означает, что тебе уже нужно выезжать, - его руки опускаются на бедра, и он смотрит на пол.
– И это означает, что я должен уйти.