900 дней. Блокада Ленинграда
Шрифт:
Кузнецов поглядел внимательно вокруг. Нет машин. И нет людей. Все опустело, тишина. Выехала одна машина, остановилась, пропуская адмирала через узкий проезд.
«Руководство, видимо, заседает где-то еще, – решил Кузнецов.
– Но почему все еще нет официального сообщения о войне?» Где же руководители? Что происходит?
Всю дорогу он размышлял об этом, а вернувшись в Наркомат военно-морского флота, спросил дежурного: «Кто-нибудь звонил?»
«Нет, – ответил дежурный. – Никто не звонил».
Весь день Кузнецов ждал. Но правительство молчало. И молчал Сталин. Вечером наконец позвонил Молотов. Спросил, как дела на флоте.
Что слышал Сталин
Беломраморный с позолотой огромный Георгиевский зал в Кремлевском дворце был переполнен. 31 декабря 1940 года здесь собрались военные. Уже две недели в Москве шло совещание командиров,
«Очевидно было, что фашисты спешат, – вспоминает М.И. Калинин, – они все, что могли, делали, чтобы проверить нашу силу».
Официально ничего не говорилось о Германии до самого новогоднего вечера, на котором должен был выступить Сталин. «Он этот случай использует и предупредит, что до войны с Германией, быть может, остаются считаные месяцы», – думали многие командиры. И об этом они тихо говорили между собой, прогуливаясь по дворцовому паркету, разглядывая белые мраморные таблички, на которых золотом были высечены имена георгиевских кавалеров. Георгиевский крест (в Англии ему соответствовал Викторианский крест) был высшей военной наградой в царские времена. Давно пал царский режим, но имена российских героев полностью сохранились.
Вдруг зал охватило волнение. Появился Сталин. Выйдя откуда-то из внутренних помещений дворца, он стоял перед залом и привычно хлопал в ладоши, по русскому обычаю, пока длилась овация.
Наконец аплодисменты стихли, все ждали, затаив дыхание. Сталин загадочно улыбнулся и сказал: «С Новым годом! С новым счастьем!»
Еще несколько обычных приветствий, и, поручив маршалу Клименту Ворошилову вести прием, Сталин ушел. Ворошилов также поздравил всех с Новым годом, чуточку теплее, и на этом прием закончился.
Командиры в недоумении вышли из Кремля. Была снежная ночь. Многие отправились в Центральный дом Красной армии на веселую встречу Нового года – с водкой и таким количеством тостов, что запомнить их способен далеко не всякий.
«Пока, видимо, нельзя говорить об этом», – решили М.И. Калинин и его товарищи. Они больше ни о чем не спрашивали, давно усвоив, что Сталин непостижим и задавать вопросы – занятие не только бесполезное, но часто опасное.
Военное совещание продолжалось до 7 января. Затем командиры менее высокого ранга вернулись к месту службы, а для командиров более высокого ранга проводились военные учения с 8 по 11 января. За этим последовала конференция в Кремле – с участием Сталина и Политбюро. Перед этой аудиторией Сталин на этот раз упомянул о растущих симптомах надвигающейся войны, однако не говорил, когда она может, по его мнению, начаться. Он говорил о возможности войны на два фронта – с Германией на западе и Японией на востоке, о том, что Россия должна быть к этому готова. Полагая, что война будет маневренной, он предлагал увеличить мобильность пехотных частей, сократить их численность; предупредил, что война будет массовой, поэтому важно сохранить превосходство в людях и технике над возможным противником из расчета два к одному или три к одному. Использование подвижных моторизованных частей, оснащенных автоматическим оружием, потребует особой организации баз снабжения и больших технических резервов. Некоторых слушателей удивили подробные рассуждения о том, как мудро поступило царское правительство, заготовив на случай войны запасы сухарей. Сухари – очень хороший продукт, говорил он, особенно если их запивать чаем.
Другие слушатели крайне встревожились, когда Сталин сказал (а остальные преданно его поддержали), что превосходство из расчета по крайней мере два к одному требуется для успешного наступления не только в районе главного прорыва, но и по всему фронту военных действий. Реализация такой доктрины потребует невиданных людских ресурсов, техники, тылового обеспечения. Советские командиры соглашались, что подавляющее превосходство необходимо в районе прорыва, но не понимали, зачем такие огромные скопления войск на спокойных, второстепенных участках.
Еще больше их тревожило, что планы и подсчеты, которые должны были усилить Красную армию, дать ей возможность противостоять германской угрозе, предполагалось завершить лишь к началу 1942 года. Но война, быть может, не захочет столько ждать.
По коридорам Кремля и Наркомата обороны ползли слухи, и все же чувствовалось, что действия, предпринятые после совещания, продиктованы вовсе не кризисом, не чрезвычайными обстоятельствами. Среди командного состава новые перестановки. На должность начальника штаба вместо маршала Мерецкова назначили генерала Жукова главным образом потому, что доклад Мерецкова о маневрах, сделанный 13 января в Кремле, не понравился [29] .
29
По плану Мерецков должен был 14 января представить в Наркомат обороны анализ военных учений. Но внезапно позвонил Сталин и назначил обсуждение в Кремле на день раньше. У Мерецкова были неполные данные, отрывочные записи, отсюда, естественно, сбивчивость выступления. Неясно, почему изменили первоначальный план, была ли это политическая уловка Сталина или интриги какого-то другого лица в Кремле. Сразу же (14 января) Жукова назначили вместо Мерецкова, а официальное сообщение отложили до 12 февраля (Еременко А.И. В начале войны. М., 1964. С. 45; Кузнецов // Октябрь. 1965. № 11. С. 149; Казаков М.И. Над картой былых сражений. М., 1965. С. 61–66). Маршал Баграмян ошибается, утверждая, что в газетах 15 января сообщалось о назначении Жукова, видимо, его подвела память (Военно-исторический журнал. 1967. № 1. С. 55).
Генерала М.П. Кирпоноса перевели из Ленинграда в Киев, а генерала Маркиана Попова – с Дальнего Востока на место Кирпоноса в Ленинград.
По мнению советских маршалов, переживших войну, в январе 1941-го главная ошибка была в том, что Сталин не хотел верить в близость войны и не отдал приказа о подготовке срочных планов.
Конкретной информации о намерениях Германии накопилось у Сталина вполне достаточно, и ее количество заметно росло. Первым намеком на то, что может произойти в будущем, явилось донесение, которое Кремль получил в июле 1940-го от советского разведывательного управления (НКГБ). В нем сообщалось, что нацистский Генеральный штаб запросил у германского министерства путей сообщения данные о возможности перебросить по железной дороге войска с запада на восток. Именно в это время Гитлер и его Генштаб начали серьезно рассматривать вопрос о нападении на Россию; к 31 июля 1940 года составление военных планов уже шло полным ходом [30] .
30
Первой публикацией, в которой есть ссылка на то, что нацисты готовят войну на Востоке, явилась запись в дневнике Гальдера от 22 июля 1940 года.
Нет указаний на то, что Сталин или еще кто-нибудь из высших советских руководителей обратили внимание на первые предупреждения разведки. Лишь после недружественных переговоров между Молотовым и Гитлером в Берлине в ноябре 1940 года, когда выявились германо-советские разногласия по поводу сфер влияния и раздела мира, среди советских военных начались разговоры об изменении в отношениях с Германией и о том, что это может привести к войне. Маршал А.М. Василевский, сопровождавший Молотова в Берлин, вернулся с уверенностью, что Германия нападет на СССР. Его мнение разделяли многие военные. «Молотов, конечно, сообщил Сталину о всеобщей уверенности, что рано или поздно Гитлер нападет, – думал Василевский, – но Сталин не поверил». Осенью 1940 года Главное командование дважды представляло правительству мобилизационные планы стратегического развертывания советских вооруженных сил в случае нападения немцев, но они не возымели действия. Еще в сентябре 1940 года советские командиры на западной границе говорили о гитлеровском «дранг нах остен», о том, что Гитлер носит в кармане портрет Фридриха Барбароссы. Анализировались военные учения, основанные на предполагаемом нападении немцев, но при этом политработники осуждали генералов за «германофобию».
Для военных было небезопасно открыто высказывать свои мысли о Германии, пока Сталин упорно надеялся, что Гитлер будет выполнять советско-германский пакт. После переговоров Гитлера с Молотовым Сталин и Молотов стали отмечать, что Германия не так точно и тщательно, как прежде, выполняет связанные с пактом обязательства. Однако серьезного значения этому не придавали.
18 декабря Гитлер утвердил план «Барбаросса», план вооруженного нападения на Россию. На следующий день в полдень он принял нового советского посла В.Г. Деканозова, который почти месяц ждал в Берлине возможности вручить свои верительные грамоты. Гитлер очень любезно принял Деканозова, извинился, что «был очень занят военными делами» и не мог встретиться раньше. Через неделю, в первый день Рождества, советский военный атташе в Берлине получил анонимное письмо с предупреждением, что немцы готовятся напасть на Россию весной 1941 года. К 29 декабря в руках советской разведки были основные сведения о плане «Барбаросса», его масштабах и намеченном времени осуществления.