990 000 евро
Шрифт:
Николь услышала это из спальни, где одевалась, но ее возмущение было так велико, что она полуголой вбежала в гостиную и принялась орать:
– Тебе, козлу, сливаться не привыкать! А мне, после такого прощания, прямая дорога на панель. В клубы дорожку закроют точно.
Ее красивое лицо сморщилось, и она стала похожа на мартышку из мультика про удава.
– Да будет тебе на жалость давить! Ты же корреспондент чего-то буржуйского? – вспомнил я.
Николь обреченно махнула рукой и ушла обратно в спальню.
– Я
Окно я все-таки открыл, и на меня тут же дыхнуло перегретым дымным воздухом и напрочь оглушило уличным шумом. Май нынче выдался какой-то нереально жаркий.
– Ты что, всерьез решил сдристнуть, дрянь?! Закрой немедленно! – Она вернулась, добежала до окна, сама захлопнула его и стала передо мной, тяжело дыша.
Ее небрежно уложенные волосы совсем растрепались, тушь вокруг глаз смазалась, но зеленые глаза смотрели по-прежнему дерзко и вызывающе.
Я поправил на ней гусарский мундир, заметив, что позолота галунов и всяких прочих причиндалов там здорово пооблезла – одноразовый он, что ли? – и потянулся было поправить меховые трусики, но тут же получил по рукам.
– Не лапай, не купил, – сквозь зубы бросила Николь и с тоской посмотрела мимо меня куда-то в гостиную.
До меня донеслось смачное хрюканье, и я, даже не оборачиваясь, понял, что это Ганс проснулся, нашел тележку с завтраком и наворачивает там за обе свои небритые щеки.
– Михась, чего там встал, давай, дуй сюда. Здесь такая жратва нереальная! – пригласил он меня и снова начал хрюкать и причмокивать.
Николь повернула лицо ко мне и недоверчиво сощурилась:
– Тебя что, и вправду Михаилом зовут? Смешно. А фамилия у тебя какая?
Я ухмыльнулся и снова протянул к ней руку, поправляя ей трусики:
– Прохоров моя фамилия. И зовут Михаил. Отчество только подкачало – Олегович.
– Круто! А тебе что, никогда не говорили, как ты похож на него? – не поверила она, но на этот раз не стала бить меня по рукам.
Я призадумался, вспоминая свою незатейливую гражданскую жизнь.
– Кто бы мне это мог сказать, интересно? В Политехе, на металлургическом, гламурных тусовщиков не водится, а больше я нигде по жизни отметиться еще не успел.
Николь шагнула ко мне поближе, совсем вплотную, взяла за отворот гимнастерки, будто придерживая, чтобы не сбежал:
– Я тебе не верю. Паспорт покажи.
Я мягко улыбнулся ей в лицо.
– Откуда у солдата паспорт? Его же в военкомате хранят, пока служба не кончится. А военный билет в канцелярии штаба хранится. Эх, женщина…
Николь нахмурилась:
– У тебя что, вообще никаких документов нет?
Из глубины гостиной послышался голос Ганса:
– Михась, чё там за разборки?! На деньги ставит, лахудра? Так пошли ее нах! В «Годзилле» скоро обед начнется, там пучок таких бесплатно возьмем, с пивом и креветками.
Николь повернулась к гостиной, шагнула туда, не выпуская из рук моей гимнастерки:
– Эй ты, жлоб белобрысый. Скажи-ка мне быстро, как его фамилия.
Ганс встал, с грохотом отодвигая от себя тележку.
– Ты чё, овца, «белочку» словила? Мне, правильному пацану, приказы зачитывать?
Николь повела меня поближе к Гансу, и я пошел за ней, жадно вдыхая ее запах – нечто тревожное и одновременно сладкое. Этот запах хотелось намазывать на себя, чтобы он подольше оставался рядом.
Мы добрались до гостиной, и там Николь ухватила за гимнастерку и Ганса тоже:
– Слушайте сюда, вы, два тупых горбатых троглодита!.. Если у этого смазливого хорька есть документы на Михаила Прохорова, мы за неделю в местных клубах столько бабла нарубим, сколько вам, кретинам, за десять жизней не накорячить!
Я промолчал, потому что тупой, а Ганс, заинтересованно глядя Николь под срез мундира, вымолвил:
– У него в казарме права лежат. В тумбочке. Там все чин чинарем написано – Михаил Прохоров, Российская Федерация. А как ты с этой его малявы денег выкрутишь? – спросил он, как бы невзначай приобнимая Николь за талию.
Она не стала отстраняться, позволяя обнять себя, но потом, когда Ганс уже начал пристраиваться к ней с серьезными намерениями, вкатила ему смачный щелбан в лоб и сказала:
– Ты сейчас пойдешь в эту вашу казарму и принесешь его права. Только быстро.
Ганс озадаченно потер лоб, потом обошел Николь, походя шлепнув ее по заднице, и встал передо мной:
– Чего затих, пес кудлатый? Будем с этой падшей женщиной темные дела крутить или как?
Я взглянул на падшую женщину.
Николь отпустила мой воротник и тоже терпеливо ждала моего вердикта, закусив губу от напряжения.
– До дембеля два месяца. Один хрен делать нечего, – сказал я Гансу. – Иди, короче. Заодно легенду там слепи для Суслика, типа нажрался я в дрезину, но завтра точно приползу.
– Это уже двое суток будет, – возразил Ганс. – Тогда надо пузырь ставить. А если я потом еще раз свалю, то два пузыря нужно.
Мы оба посмотрели на Николь, и она чуть не задохнулась от возмущения:
– Ну вы даете, чмошники! Вас тут кормят-поят, да еще и трахают на халяву, а вам еще с собой подавай! Оборзели вы, служивые!
– А где я сейчас пузырь возьму, женщина? – показал свои пустые карманы Ганс.
– Без пузыря его легко в холодную закрыть могут, – поддакнул я, хотя, конечно, Суслик, наверное, отмазал бы и так. Старшина уже раз двадцать нам докладывал, как мы ему осточертели и какой бы он нам отвесил пендаль в направлении исторической родины, была б на то его воля. Но ведь приказ о демобилизации подписывает комбат, по представлению ротного, а старшина свое мнение может засунуть поглубже и держать там в холоде, чтоб не испортилось.