А ЕСТЬ А
Шрифт:
Доктор Стадлер рассматривал ногти на своей руке.
Внезапно загудел микрофон, и толпа мгновенно настроилась на внимание, люди уже теряли самообладание и были на волосок от истерики. Диктор бодро затараторил, выстреливая слова с благожелательностью пулемета: сейчас начнется радиопередача, из которой нация узнает об эксперименте, в котором они участвовали. Взглянув на часы, затем на текст перед глазами и повинуясь указующему сигналу Висли Мауча, диктор начал вещать в блестящую змеевидную головку микрофона для громадной аудитории слушателей в гостиных, конторах, кабинетах и детских садах:
– Дамы и господа!
Доктор Феррис наклонился к доктору Стадлеру, чтобы пробиться сквозь мерный оглушающий галоп диктора, несущегося со своим известием об изобретении по континенту, и сказал тоном малозначащего замечания:
– Жизненно важно, чтобы в эти неустойчивые времена в стране не возникло критики проекта. – Тут он как бы невзначай полушутливо добавил: – Чтобы вообще никогда не возникло никакой критики.
– …политические, интеллектуальные, культурные и духовные лидеры нашей страны, – продолжал кричать в микрофон диктор, – которые присутствовали при этом выдающемся событии от вашего имени, как ваши представители, лично поделятся с вами своими впечатлениями.
Первым по ступенькам на трибуну с микрофоном поднялся мистер Томпсон. Он толкнул краткую, но энергичную речь, в которой возвестил новую эру и воинственным тоном, как предупреждение непоименованным супостатам, заявил, что наука принадлежит народу и каждый человек на земном шаре имеет право на свою долю в достижениях научно-технического прогресса.
Следующим выступил Висли Мауч. Он говорил о плановом развитии общества и необходимости как один сплотиться в поддержку тех, кто планирует. Он упирал на дисциплину, единство, самоотверженность, патриотический долг и стойкость в борьбе с временными трудностями.
Мы собрали лучшие умы нации, чтобы работать на ваше благо. Данное великое изобретение есть продукт гения человека, чья преданность идеалам человечества не может быть поставлена под сомнение, человека, который едино душно признан величайшим ученым нашего столетия, – доктора Роберта Стадлера!
Что! – вырвалось у доктора Стадлера. С беспомощным видом он круто повернулся к доктору Феррису.
Доктор Феррис терпеливо и заботливо смотрел на него.
– Он не спросил у меня разрешения на такое заявление! – полувыпалил-полупрошептал доктор Стадлер.
Доктор Феррис развел руками в жесте беспомощного упрека.
– Теперь вы видите, доктор Стадлер, как нехорошо позволять беспокоить себя политическими делами, которые вы всегда считали недостойными вашего внимания. Видите ли, мистер Мауч вовсе не обязан спрашивать у вас разрешения.
Теперь на трибуне возникла долговязая фигура доктора Саймона Притчета. Обвив своим тощим телом треногу микрофона, он говорил скучающим, презрительным тоном, будто вещал о чем-то непристойном. Он заявил, что новое изобретение – инструмент общественного благосостояния, что оно гарантирует всеобщее процветание и что всякий, кто усомнится в этом очевидном факте, является врагом общества и заслуживает соответствующего порицания.
– Это изобретение порождено доктором Робертом Стадлером, выдающимся борцом за свободу…
Доктор Феррис открыл портфель и, достав несколько страниц аккуратно напечатанного текста, обратился к доктору Стадлеру:
– Вы будете гвоздем программы, – сказал он. – Вы выступите последним в конце этого часа. – Он
Доктор Стадлер взял листки, но держал их кончиками пальцев, как держат ненужный клочок бумаги перед тем, как выбросить.
Я не просил вас утруждать себя составлением моих речей, – сказал он. Сарказм в его голосе подсказал Феррису: сейчас не время для ответного сарказма.
Я не мог допустить, чтобы вы тратили свое драгоценное время на подготовку выступлений на радио, – сказал доктор Феррис. – Я не сомневался, что вы оцените это. – Он говорил притворно вежливым тоном, не скрывая фальши, как будто щадя гордость нищего, которому он бросил подачку.
Реакция доктора Стаддера встревожила его: доктор Стадлер не только ничего не ответил, но даже не взглянул на рукопись.
Неверие, – рычал между тем на трибуне коренастый оратор с мясистой физиономией и интонациями забулдыги, – неверие – вот чего нам надо бояться! Если мы поверим в планы наших лидеров, то планы сами собой начнут работать, и у всех нас будет всего навалом, будет и процветание, и кайф. Надо только дать укорот болтунам, которые сеют смуту и сомнения и подрывают нашу мораль. Это из– за них нищета и дефицит. Но скоро на них найдется управа, мы защитим от них наш народ, пусть эти умники и критиканы только покажутся, мы им покажем, почем фунт лиха, можете мне поверить!
Было бы весьма прискорбно, – мягко проговорил Доктор Феррис, – в такое взрывоопасное время, как сейчас, обратить общественное негодование против института. В стране хватает недовольства и волнений; если люди неправильно поймут характер нового изобретения, они могут выместить свой гнев на ученых. Ученые никогда не пользовались уважением в народе.
– …исключительно мирный характер, – убеждала, вздыхая в микрофон, высокая, жилистая женщина, – это изобретение – великое новое оружие мира. Оно защитит нас от агрессивных замыслов корыстолюбивых врагов, оно позволит нам свободно дышать и учиться любить своих ближних. – У нее было костлявое лицо и рот, сложившийся горестной складкой, словно с похмелья; она была в переливчатом бледно-голубом платье из тех, что надевают на концерт артистки. – С этим изобретением мы подошли к тому, о чем мечтали веками, – к синтезу науки и любви.
Доктор Стадлер вглядывался в лица. Люди на трибунах теперь сидели спокойно, они слушали, но в их глазах пульсировал отблеск сумерек, отблеск боязни того, что происходящее – процесс, который никогда не прекратится; их глаза походили на свежие раны, подернутые пленкой заразы. Они знали, как знал и он, что именно на них нацелен луч из отверстий в основании грибообразного купола. Интересно, подумал доктор Стадлер, как им удается отключать свой рассудок и отмахиваться от истины. Он понимал, что слова, которые они с готовностью впитывали, подобны цепям, которыми их, как подопытных животных, удерживали на месте в радиусе действия луча. Они страстно желали верить; он видел, как сжимались их губы, видел, как время от времени они окидывали своих соседей подозрительным взглядом, словно ужас таился не в звуковом луче, а в тех людях, которые заставят их признать его ужасным. Их глаза подергивались пленкой, но во взгляде кровоточила и взывала о помощи рана.