А ЕСТЬ А
Шрифт:
– Алло. – Она узнала Хэнка Реардэна.
Она уставилась на телефонную трубку, как на дуло револьвера, с чувством человека, попавшего в западню, с трудом переводя дыхание.
Алло? – повторил он.
Хэнк, это ты?
В ответ она услышала тихий звук, то ли просто глубокий вдох, то ли вздох, а за ним – долгие, ничего не значащие щелчки в трубке.
Хэнк! Ответа не было.
Хэнк! – в ужасе закричала она.
Ей показалось, что в трубке сделали усилие, чтобы восстановить дыхание, потом она услышала шепот – не вопрос, а утверждение,
Дэгни.
Хэнк, прости меня! Дорогой, прости! Так ты не знал?
Где ты, Дэгни?
С тобой все в порядке?
Конечно.
Разве ты не знал, что я вернулась, что я… жива?
Нет, я не знал.
О Боже! Прости мой звонок, я…
О чем ты говоришь? Дэгни, где ты?
В Нью-Йорке. Ты не слышал? Об этом сообщали по радио.
Нет. Я только что вошел.
Разве тебе не передали, чтобы ты связался с мисс Айвз?
Нет.
У тебя все хорошо?
Теперь? – Она услышала, как он тихо и радостно рассмеялся. С этого момента его голос наполнился весельем и молодостью, счастье росло в нем с каждым словом. – Когда ты вернулась?
Сегодня утром.
– Дэгни, где ты была? Она ответила не сразу.
– Мой самолет разбился, – сказала она. – Меня по добрали, мне помогли, но я не могла сообщить о себе.
Радость в его голосе померкла.
Скверная история.
Если ты об аварии, то все не так уж скверно. Я не по страдала, то есть легко отделалась.
Тогда почему же не могла сообщить о себе?
Там не было… не было средств связи.
Почему ты так долго не возвращалась?
Я… я не могу ответить сейчас.
Дэгни, тебе что-то угрожало?
В тоне ответа, полурадостном-полугорьком, звучало почти сожаление:
Нет.
Тебя удерживали силой?
Нет, нисколько.
Но тогда ты могла бы вернуться раньше, разве нет? Но ты ведь не вернулась.
Да, но это все, что я могу тебе рассказать.
Где ты была, Дэгни?
Прости, давай не будем говорить об этом сейчас. По дождем до встречи.
Конечно. Не буду задавать вопросов. Только скажи мне: с тобой все хорошо?
Хорошо? Да.
Я имею в виду, не осталось ли серьезных увечий или последствий?
Тем же безрадостно-бодрым тоном она ответила:
Увечий? Нет, Хэнк. Что касается последствий, то не знаю.
Сегодня вечером ты еще будешь в Нью-Йорке?
Ну конечно. Теперь я… вернулась насовсем.
Точно?
Почему ты спрашиваешь?
Не знаю. Вероятно потому, что слишком хорошо знаю, что это такое – искать тебя и не находить.
Я вернулась.
Да. Увидимся через несколько часов. – Его голос прервался, будто сказанное показалось ему невероятным. – Через несколько часов, – утверждающе повторил он.
Я буду на месте.
– Дэгни… -Да?
Он радостно рассмеялся:
Нет, ничего. Просто хотел чуть дольше слышать твой голос. Прости меня. То есть не сейчас; я имею в виду, что сейчас я ничего не хочу сказать.
Хэнк, я…
До встречи, дорогая. Скоро
Она стояла и смотрела на умолкшую трубку. Впервые после возвращения она почувствовала боль, но эта боль оживила ее.
Она позвонила секретарю в управление дороги и коротко известила, что будет через полчаса.
Памятник Натаниэлю Таггарту стоял перед ней в вестибюле вокзала во всей своей реальности. Дэгни казалось, что они одни в огромном храме, где раздавалось эхо; вокруг вились и исчезали туманными завихрениями бесплотные, бесформенные призраки. Она безмолвно стояла и смотрела на памятник, словно давая немногословную клятву. «Я вернулась» – эти слова были единственным ее приношением.
На двери ее кабинета висела все та же табличка «Дэгни Таггарт». Когда она вошла в приемную, на лицах ее сотрудников появилось выражение, в точности повторяющее выражение лица утопающего, которому бросили спасательный круг. В стеклянной загородке из-за своего стола навстречу ей поднялись Эдди Виллерс и какой-то человек, стоявший позади него. Эдди шагнул вперед, затем остановился, он словно оказался в клетке. Она же по очереди поприветствовала взглядом всех присутствующих, мягко улыбаясь им, как обреченным детям, и подошла к столу Эдди.
Эдди взирал на ее приближение, словно больше ничего не мог сейчас видеть, однако его поза должна была показать, что он еще слушает стоящего рядом с ним мужчину.
Тяга? – говорил тот голосом резким и звучным, но вместе с тем гнусавым и пренебрежительным. – С тягой нет проблем. Вот, например…
Привет, – тихо произнес Эдди с приглушенной улыб кой, словно приветствуя далекое видение.
Мужчина обернулся к ней. У него оказалось тяжелое желтое лицо, сложенное из дряблых мышц, и волнистые волосы. Он был красив той отвратительной красотой, которая удовлетворяет эстетическим критериям пивных. Тускло-матовые карие глаза были пусты и плоски, как стекляшки.
Мисс Таггарт, – звучным строгим голосом сказал Эдди, вбивая своим тоном манеры гостиной в мужчину, который там никогда не бывал, – позвольте представить вам мистера Мейгса.
Наше вам, – без интереса отозвался мужчина, снова повернулся к Эдди и продолжал, не обращая на Дэгни внимания: – Просто снимешь «Комету» с расписания на завтра и на вторник и перебросишь локомотивы в Аризону под срочные сельскохозяйственные перевозки, и, как я уже сказал, снимешь подвижной состав из-под угля в Скрэнтоне. Сейчас же отправляй распоряжение, надо вывозить грейп фруты.
Ни в коем случае! – возмутилась Дэгни, не веря сво им ушам.
Эдди молчал.
Мэйгс посмотрел на нее, пожалуй, с удивлением, если только его тусклые глаза могли отражать какие-то эмоции.
Отправляй распоряжение, – бросил он Эдди и вышел. Эдди делал пометки на листе бумаги.
Вы что здесь, с ума сошли? – спросила она.
Он поднял на нее глаза, будто в изнеможении после долгой потасовки:
Придется, Дэгни, – сказал он тусклым, как взгляд ушедшего мужчины, голосом.